— Какие же у тебя теперь неопровержимые доказательства?
— Какие? Теперь я окончательно убедился, что он начинен электроникой.
— Стучит?
— Нет, тикает, как старые часы с маятником. Безусловно это один из самых первых киборгов, технически несовершенный в чем-то, зато гениальный, и добрый, и бессмертный. Ведь он может жить сколько угодно: если какая-либо деталь или биоузел начнет сдавать, то небольшой ремонт — и снова можно тикать.
— А таблетки? Капли, режим? — спросил я, внезапно осененный простой мыслью, что машине не нужны лекарства.
Костя рассеял остатки моих сомнений:
— У биоробота организм не менее сложен, чем у человека. И ему нужны иногда стимуляторы и режим. Может быть, в десять ему надо менять батареи или подзаряжаться от розетки…
За спиной у нас заскрипел песок.
— Прелесть! — сказал Костя.
Мы остановились.
Действительно нас догнала Прелесть и сказала:
— Я дала ему снотворное. Он спит. Он очень взволнован. Так бывает всегда, когда его внимание переключат на старую фотографию, что висит на стане.
Прелесть выжидательно замолчала.
Костя бросил на меня многозначительный взгляд и сказал:
— Мы очень сожалеем, что заставили его волноваться. В следующий раз постараемся не делать этого.
— В следующий раз вы не должны приходить.
— Это он просил передать нам?
— Нет. Я должна ограждать его от волнений. Вы не должны встречаться. Иначе меня отправят в ремонт.
— Ты боишься этого?
— Очень.
— Но ведь тебе не сделают никакого вреда. Только усовершенствуют.
— Я боюсь. Не хочу совершенствоваться. Не встречайтесь с ним больше.
— Этого мы не можем тебе обещать, потому что нам приходится встречаться с ним ежедневно. А теперь возвращайся к нему.
— Зачем?
— Наблюдать… Ухаживать за ним…
— Он будет спать до пяти часов тридцати минут.
— А когда проснется?
— Десять минут — зарядка. Пятнадцать — завтрак. Остальное время он встречает восход солнца. Так он говорит: «Ухожу встречать солнце, а ты, Моя Прелесть, занимайся своими делами».
— Вот и сейчас иди и следуй благоразумному совету своего хозяина.
— Да, я буду следовать благоразумному совету своего хозяина. В десять двадцать — урок японского языка.
— Ты учишь японский? Зачем?
— Он приказал, чтобы писать письма Мокимото на его родном языке.
— Ну, а после урока? Что делаешь после урока?
— Смотрю передачу для роботов. Интересно, хотя я и не робот, поэтому я так боюсь ремонта. Я видела, как это делают. Мне стало страшно.
— Не бойся. Ты не нуждаешься в ремонте… Я еще не видел таких умных роб… умных существ, — поправился Костя.
— Существо — это приятно. Говорите так всегда.
— Хорошо, Прелесть.
— Прелесть — тоже приятно.
— Прощай и заходи как-нибудь поболтать.
— У меня свободное время от трех до пяти.
— Утра?
— Да, утра, когда не встало солнце.
— Ни в коем случае! Заходи днем, когда мы обедаем.
— Я подсчитаю вероятную возможность поболтать на ближайшие десять лет.
— Вот и прекрасно!
Прелесть пожелала нам спокойной ночи и удалилась, покачиваясь на ходу, как утка. Костя сказал, глядя ей вслед:
— У меня голова пошла кругом от всех этих штучек! На самом деле, ведь она мыслящее существо! У нее повышенная эмоциональность. Ну разве можно строить такие машины…
Я продолжил его мысль:
— …которые делают зарядку, завтракают, встречают солнце, изучают приматов моря и пишут о них научные книги.
— Ну, а что я говорю! — Он взял меня под руку. — Видишь, Иван, как все оборачивается? И хотя я первый догадался, все-таки были сомнения.
— А теперь?
— Все ясно, Ив. И знаешь, мне его жаль. Надо что-то для него сделать, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким. Мы тоже с тобой хороши — за все время один только раз заглянули к старику и то чем-то его расстроили.
ГОНКИ
«Мустанг» с добродушным урчанием перебирался с одной волны на другую. Вода сегодня казалась тяжелой, как ртуть, и была такой же серебристо-серой, как и небо, затянутое облаками.
— Осколки циклона, — с сожалением сказал Костя, показывая глазами на небо. — К нам шел приличный циклон, да его расстреляли возле Суматры. Теперь мы с тобой можем рассчитывать самое большее на свежий ветер.
Я молчал, слушал и любовался пастельными тонами неба и воды. Мне порядком надоел ветер.
Позади остался пестрый буй, отмечающий восточный угол «загона» для китовых акул. Километров пять нас провожала веселая ватага приятелей Тави и Протея, охранявших границы ферм и плантаций, затем они повернули назад. Костя перевел рулевое управление ракеты на автоматику: мы должны были пересечь строго по прямой сто километров еще не освоенной целины, взять пробы воды и составить график плотности планктона на этой акватории. Костя возложил на себя, по его мнению, самую «трудную» часть работы: он сидел в прохладном шкиперском кресле, вертел в руках какую-то проволочную штуковину и, поглядывая на лаг, подавал мне команды. А я, свесившись за борт, с трудом зачерпывал воду в длинный узкий стакан емкостью в пятьсот кубиков. Не так просто набрать воды, перегнувшись за борт на довольно быстром ходу. Я уже утопил один стакан, и нет гарантии, что такая же участь не ждет весь комплект лабораторной посуды. Костя делал вид, что не замечает моих мучений, и все-таки, кажется, его слегка мучила совесть, потому что он все время старался развлечь меня местной хроникой новостей. У Кости замечательная особенность — ничего не пропускать мимо. Он знает все, что творится на острове и в лагуне, где через Протея он завел обширные знакомства среди дельфинов.