— Получерти, — улыбнувшись, уточнил Антон.
— Кто наполовину, а кто еще на четвертинку. И чего только с этими грузчиками не делают — и отчитывают их, и наказывают, а они тащат! — продолжал Янис. — Чертовщина какая-то! Разве я не прав?
— Прав, Янис. Говоря о таких делах, не грех выругаться. По-моему, воровство — признак слабости и низкой культуры. Не имеет человек сил и возможностей для иной жизни — вот ворует и пьет.
— Возможно, так, Антон. И самое удивительное, что это воровство по существу прощают! У нас на судне ходил парень из Гусь-Хрустального. Он рассказывал, что у них на хрустальном заводе тоже тащат. Рюмки, фужеры, бокалы, даже вазы! В специальных поясах выносят. Потом продают у гостиницы приезжим. А на проходной — контроль. И на выходе из каждого цеха тоже. Кого-то пропускают. Интересно почему? Кого задержат — лишают тринадцатой зарплаты. Так он после этого каждый день тащит! Ему теперь терять нечего! И с завода не уволят. Кадров не хватает! А за границей такого работничка в один момент вышвырнули бы на улицу! И с волчьим билетом! А с ним не возьмут ни на одну квалифицированную работу. Только дробить и таскать камни. У них — строго! Может, и нам так надо?
— Я не против строгости, Янис. Строгость хороша, но не чересчур.
— Что значит чересчур?
— А то, что нельзя человека лишать надежды. Даже самого плохого человека. Надо оставить ему форточку, чтобы его тянуло к свежему воздуху.
— А если не потянет?
— Человека потянет.
— А если все-таки нет? — стоял на своем Янис.
Антон нахмурился и ничего не ответил.
— Я понимаю — надо верить в человека, — сказал Янис. — Но тоже не чересчур. Кстати, я в каждый рейс беру твоего чертенка с пивной кружкой. Он приносит мне удачу. И ребят веселит. Очень смешной чертенок. Похож на нашего кока. Тот тоже любитель пива, и во время рейса у него вырастают рога!
Янис и Илга засмеялись, улыбнулся Антон. За окном машины показалось море, медленно отходящий от берега танкер.
— «Ауксне», — сказал Янис и замолчал, уйдя в свои мысли.
На автостанции Илга и Антон пересели в рейсовый автобус. Им нужно было поехать в Резекне за детьми, оставленными у матери Илги, и затем уже к себе домой в Луидзу.
Автобус резво побежал по сухому ровному шоссе, за окном замелькали малознакомые пейзажи, и Илга подумала, что Антона не случайно считают странным человеком. Он профессию выбрал странную и взял в жены женщину с двумя детьми, что тоже объяснить не просто. Отношения с Гуннаром у Илги складывались куда яснее. Гуннар учился в педагогическом институте на факультете физвоспитания, а она на филологическом. В Гуннара были влюблены все студентки. Он был высокий, красивый, с будто высеченными из камня строгими чертами лица, на улице его даже путали с популярным киноартистом. Говорил мало и казался девушкам гордым, недоступным. Они его даже побаивались. А Илга не испугалась. Она однажды подошла к нему и предложила пойти вместе с ней в кино. Гуннар согласился. И потом они часто бывали вместе. Но никто не принимал их встречи всерьез. Илга была маленькой некрасивой девушкой с обидчивым выражением лица, но живой, внутренне не унывающей и готовой бороться за удачную судьбу. Гуннару нравилась ее смелость, даже своеобразная одержимость в достижении желаемого, хотя многие считали это обыкновенным нахальством и предрекали Илге трагическую развязку. Но Илга верила в искренность, в силу своих чувств, на свадьбе искрилась, как только что взошедшая на небосвод яркая звездочка, победно, но не зло поглядывала на ошарашенных подруг, и те даже стали сомневаться в своих безрадостных предзнаменованиях. Илга решила закрепить победу, народить побольше детей, чтобы крепче привязать к себе Гуннара. Но тут, наверно, и совершила ошибку. Гуннар еще не был готов стать внимательным, заботливым отцом. Их распределили в Луидзу, дали одну комнату. Илга работала в школе на полставки. Утром с детьми сидел Гуннар, а после обеда он уезжал на тренировки в районы, где занимался легкой атлетикой с членами сельского спортивного общества «Варпа». Домой не спешил, просиживая до закрытия в баре местной гостиницы. При виде плачущих детей, развешанных пеленок морщился и, не сказав ни слова, заваливался спать. А однажды не пришел ночевать. Утром Илга устроила ему скандал, пыталась вызвать на разговор, но он молчал. А потом не приходил домой целую неделю. Илге стало страшно при мысли об одинокой жизни, она все-таки надеялась, что Гуннар одумается и вернется, не может же он оставить детей. Она была готова простить ему измену, при встрече смотрела на него жалобно, умоляюще, и тут неожиданно Гуннар заговорил. Но лучше бы он молчал. Он сказал, что не любит и никогда не любил Илгу, что она хитростью женила его на себе и он не желает с ней даже иметь дело, тем более возиться с детьми. Он говорил резко, с вызовом и явился Илге не божественно красивым, а предельно страшным, похожим на чертей, которых лепит местный мастер Антон, хотя не совсем, — черти Антона иногда вызывали улыбку, даже сожаление, а лицо Гуннара в эти минуты могло вызвать только страх и отвращение. Илга испугалась настолько, что потом даже не верила действиям героев, которых играл известный, но внешне похожий на Гуннара киноартист.