— Как же, — криво усмехнулся Полипов. — Мы все росли в Новониколаевске, на одной улице жили… — И встал. — Так не забудь — на той неделе исполком. Вопросов много накопилось.
— Не забуду… Да, а что это за вопрос такой в повестке дня у тебя стоит: «О председателе колхоза „Красный колос“ тов. Назарове»?
— Обратил внимание? И это — прогресс.
— Что за тон?
Полипов пожал широкими плоскими плечами, будто не понимая, к чему этот жесткий вопрос.
— А то, что Назаров самовольно засеял почти все пашни рожью — на это ты обратил внимание?
Несколько мгновений они глядели друг на друга в упор.
— И хлеба государству меньше всех в районе пока сдал тот же Назаров. Это при таком-то положении с хлебозаготовками! И вообще — сколько с ним валандаться, самоуправство терпеть? Кончать пора, освобождать с работы.
— Хорошо, освободим, — вздохнув, сказал Кружилин вялым голосом, устало опустил глаза. Но вдруг снова полоснул председателя райисполкома откровенно неприязненным взглядом. — А хлеб за него ты будешь сеять? Колхозом ты будешь руководить? Давай принимай колхоз!
Кружилин бросил на стол карандаш. Карандаш покатился, упал, Кружилин поднял его и опять швырнул на бумаги.
— Так-с. Все, кажется, проясняется. Значит, убрать меня хочешь потихоньку из района? Что же, благодарю за откровенность. — Губы Полипова стали похожи на подкову. — Если партии будет нужно, на любую работу пойду. В том числе и в колхоз. И руководить хозяйством буду не хуже Назарова.
— Не хуже? В год, в полтора угробил бы ты колхоз, — спокойнее сказал Кружилин.
— Вот как! Значит, и для колхоза не гожусь. Куда же меня определишь?
— Никуда. Работай пока, где работаешь.
— Что значит — пока?
— Видишь ли, нас с тобой никто сейчас не поймет, если мы конфликтовать начнем…
— Почему «нас»? Скажи — меня! — Полипов боднул воздух круглой тяжелой головой, правый угол рта у него задергался, он прикрыл его ладонью. — А в общем — еще раз спасибо за откровенность. Когда знаешь карты противника, выиграть всегда легче. Видишь, я тоже откровенен.
— Петр Петрович, я не игрок, — сдерживая себя, проговорил Кружилин. — Потому и карт своих не скрываю… Назарову я разрешил засеять рожью половину посевных площадей.
Полипов поднял желтые брови, широкий лоб его покрылся длинными мелкими складками.
— И ты думаешь, в области это одобрят?
— Нынче, возможно, и нет. А будущая осень покажет… Разрешил в опытном, что ли, порядке. Хотя опытничать вроде и нечего. Достаточно обратить внимание на простые цифры — сколько рожь нынче дала с гектара и сколько пшеница…
— Неужели ты не понимаешь, что рожь — это не пшеница?
— А ты не понимаешь, что рожь — это тоже хлеб? И что лучше иметь пять булок ржаных, чем одну пшеничную? Особенно сейчас, когда идет война. В общем, давай-ка снимай с повестки исполкома вопрос о Назарове. Хлеба он нынче даст больше других. Жатву заканчивает уже, хлеб у него в скирдах. А другим-то колхозам, из которых ты каждый день нещадно выжимал госпоставки, еще косить да косить. А что теперь косить — солому? Вот и подумай, сколько по твоей вине хлеба потеряли.
— По моей, значит? Это ты ловко. Я мотался по району…
— И по моей. Завод заводом, а надо было уборочную и мне не выпускать из своих рук. Ошибку допустил.
И вдруг Полипов взорвался:
— Так-с! Я виноват в первую очередь, ты — во вторую! Очень логично! Очень справедливо! Да ты не понимаешь, что ли? Если бы до сих пор не сдавали хлеб… если бы район, все колхозы сдавали его такими темпами, как твой Назаров… нас бы давно с тобой в грязь измесили… Мы бы партбилеты, возможно, выложили. И между прочим — сперва ты, а потом уж я! В мирное время нам не спустили бы, а сейчас…
— Ничего, — произнес Кружилин, — черт не выдаст — свинья не съест.
— А? — остановился Полипов, повел вокруг подрагивающими глазами. — Как ты сказал? В каком, собственно, смысле?
— В народном. Пословица такая в народе есть.
Полипов подошел к столу, плюхнулся в кресло.
— Пословиц — их много… Ах, Кружилин, Кружилин… Хочешь еще на откровенность?
— Давай.
— Не годишься ты в партработники.
Кружилин лишь вопросительно взглянул на Полипова.
— Непонятно? Я уже объяснял тебе насчет хлебосдачи. Конечно, при такой практике, при таких установках теряем немало хлеба. Но я, что ли, эти установки спускаю?
— Значит, неверные установки.
— А это тоже вопрос — верные или неверные. Советской власти два десятка лет с небольшим, колхозам по двенадцать, пятнадцать. На сознательность людей рановато надеяться. Приотпустить вожжи с хлебосдачей — уплыть он может, хлебушек, в бездонные сусеки колхозников, а государственные пустые будут.