Четверть часа назад на тюремном дворе этот конвоир, застегивая ему наручники, шепнул:
— Перепилены они. Мимо извилистого оврага поведем — прыгай вниз, как зачну кашлять, там ждут…
Сердце Антона забилось: неужели и на сей раз удастся избежать смерти?
Вышли за город, пошли редковатым березнячком. Антон знал: березнячок скоро кончится, начнется довольно густой смешанный лес, а тут берет начало этот самый извилистый овраг, не очень глубокий, поросший всякой древесной мелочью. «Удастся ли? Кто там ждет? Субботин, наверное, кто же еще…»
Антон волновался так, как никогда не волновался, даже в самых отчаянных и безнадежных положениях во время своих многочисленных прошлых побегов.
Они давно шли по краю оврага, Антон прислушивался, не кашлянет ли усатый конвоир, но слышал только, как поет неподалеку первая, сонная еще, зорянка.
Как он ни ожидал условленного сигнала — услышал его неожиданно. Усатый конвоир, все так же идя сбоку, кашляя, чуть отвернулся. Антон ударил его плечом, отшвырнул, в два прыжка очутился на краю оврага, прыгнул вниз, покатился по скользкому травянистому склону, чувствуя, что руки его свободны, только звенят на обоих запястьях нестрашные теперь железки. Наверху раздались крики конвойных и беспорядочная стрельба. Хотя сверху стреляли и наугад — на дне оврага совсем было темно, — Антон слышал, как вокруг глухо шлепались в сырую землю пули.
— Живо… сюда! — сказал кто-то сдавленно (по голосу Антон узнал наборщика городской типографии Корнея Баулина), дернул его в сторону, впихнул в какую-то земляную щель и сам лег рядом, тяжко дыша. А близко, совсем близко слышался уже топот ног, и усатый конвоир кричал:
— Туда он побег, лихоманец, туда! Вниз по оврагу. Вон он, вон он! Сто-ой, твою…
Опять наперебой затрещали выстрелы, топот ног и хруст веток под сапогами стали удаляться.
— Живо! — Баулин поднялся, побежал вверх по оврагу.
Антон при падении ушиб колено, но, к счастью, не очень. Прихрамывая, он побежал следом.
Саженей через пятьдесят они выбрались из оврага наверх. Там, в кустах, стояла извозчичья пролетка Засухина.
— Садись, — коротко сказал, подбирая вожжи, хозяин пролетки. — На, переодевайся да спиливай колечки с рук. — Засухин кинул ему трехгранный напильник, узел с одеждой, погнал пролетку по затравеневшей лесной дороге. Баулин нырнул в лес, будто его и не было.
Рассвет только-только занимался, зорянки свистели теперь наперебой. Пролетка катилась мягко, без стука.
К берегу речки Ини, протекавшей неподалеку от города, подъехали, когда совсем стало светло. Остановились в прибрежных тальниках. Откуда-то подбежал долговязый парень лет двадцати пяти, поздоровался.
— Это Данилка Кошкин, сынок Ивана-конвоира, который с усами-то, — сказал Засухин Антону. — Он тебя на лодке перевезет на другой берег, а там… Ну, он знает куда… Лучше тебе подале от города быть пока. Так Субботин сказал. Поклон тебе от него. Ну, айдате, пока совсем день не разгулялся.
— Один вопрос, Василий Степанович. Как там мои — Лиза, Юрка, тетка? Свиридов, следователь, застрелился, подлец, а перед этим выпустил все же их.
— Тетка, Антон, померла вскорости, — глухо проговорил Засухин. — Не выдержало сердце… А жена твоя Лизавета — ничего, слава богу. Оклемалась вроде. И сын здоров. Ты не беспокойся, за ними приглядывают наши люди. И про Свиридова слыхали. Про дядю твоего Митрофана знаем. Полипов где вот? Тоже сплошал где-то, в лапы того Свиридова, говорят, попал.
— Раз я видел его там… Только раз, во время допроса. Расстреляли, вероятно.
— Может, и так, — нахмурился Засухин. — Бывали ночи — по сотне людей они расходовали.
Сидя в лодке, Антон торопливо дышал полной грудью, оглядывал пустынную речку. Данило Кошкин молча бил веслами.
— Увидишь отца — скажи ему спасибо от меня, — сказал Антон, когда пристали к берегу.
Парень хмыкнул:
— Пулю бы ему — это бы как раз по справедливости стало.
— Это как же? — удивленно спросил Антон.
— А так… Думаешь, он за так согласился помочь нам? Черта с два! Деньги ему большие уплачены были. Жадный он до денег. Я думал — все равно обманет. Нет, все выполнил, что было договорено.
— Вот оно что!
— А ты как думал? Я с ним, с кровососом, давно разошелся. — Помолчал и добавил: — По идейным мировоззрениям.
3
Силантия Ивановича Савельева и его жену Устинью полковник Зубов распорядился повесить на главной улице Михайловки в присутствии всех жителей деревни.