Кружилин не помнил, как он отпустил людей, сидел, сжимая ладонями дергающиеся виски. В кабинете никого, кроме Полипова, не было. Председатель райисполкома стоял у окна и смотрел, как за стеклами качаются ветки кленов.
— Что же размышлять тут, Поликарп Матвеевич? График составлен, надо его отослать, — сказал он.
— Как? — поднял тяжелую голову Кружилин. — Он же, этот график, потолочный.
— А они что там, не знают, что он потолочный?
— А потом как отвечать? После первого ноября?
— Ну, потом… — усмехнулся Полипов. — Мало ли что потом может случиться… Во всяком случае, позже объясниться будет легче, чем сейчас…
— Легче? — нахмурился Кружилин.
— Конечно, — пожал тот широкими плечами. — Прошедшие трудности всегда легче объяснить, обрисовать во всем объеме… с полной объективностью. Сейчас никто тебя не поймет, что завод к ноябрю нельзя пустить. Потом увидят, поймут, что нельзя было успеть. Да и…
— Что? — отрывисто бросил Поликарп Матвеевич.
— Да и особенно-то некогда будет вникать в прошлое… Новые задачи к тому времени стоять будут, еще более сложные. Тут — психология, как говорится.
— Так… — усмехнулся Кружилин. — Психология? Умен ты, вижу. — Встал, тяжко ступая, пошел из кабинета. — Только, Петр Петрович, завод-то мы к ноябрю пустить должны.
— Ты же сам сегодня утром, разговаривая с обкомом, кричал в трубку, доказывал, что не успеть к этому сроку.
— Мало ли чего я кричал и доказывал.
— Но ведь его действительно нельзя… невозможно…
— Невозможно, а обязаны.
— Да как?
— Не знаю.
Не знал этого Кружилин и еще несколько дней. Чтобы не отвечать на телефонные звонки из области, дни и ночи пропадал на стройке. Полипова за это время видел раза два или три. Тот ничего не говорил, не спрашивал, только сосредоточенно хмурился… «А ведь радуется…» — каждый раз думал Кружилин. И чувствовал, как рождается в нем неприязнь к этому человеку.
Измотанный, опустошенный, вконец обессиленный, он как-то ночью позвонил в Новосибирск, на квартиру Субботина.
— Здравствуй, Иван Михайлович, — сказал он и замолчал, не зная, что говорить. Секретарь обкома терпеливо ждал. — Ты извини, что я так поздно… Я и не по делу даже… Так вот просто.
— Ну, это ты, Поликарп, врешь.
— Вру, — покорно согласился Кружилин. — Но звоню не официально, не как секретарю обкома. Можно? Понимаешь, больше не с кем так поговорить… По-простому, по-человечески…
— Значит, выдыхаешься?
— То ли слово? Выдохнуться можно, когда что-то сделаешь, сколько-то пути одолеешь. А я… как белка в колесе — кручу изо всех сил, а оно на месте. Что делать-то, а?
— Да… — промолвил, помолчав, Субботин. — Не телефонный это разговор-то, Поликарп… Если я скажу тебе, что мы тут все тоже… как белки в колесах? Поверишь? Тоже крутим, а оно все почти ни с места. Около трех десятков в область прибыло уже различных предприятий. И такие, как ваше, и помельче, и покрупнее. На подходе еще около дюжины… А сколько будет после этой дюжины? Радио-то слушаешь?
— Так что же это получается?
Кружилин проговорил и понял, что его вопрос звучит неуместно и наивно. Что получается? Как будто сам не понимает. Немцы наступают стремительно и неудержимо. Красная армия сдает город за городом. Все, что можно, правительство эвакуирует. И все на восток, на восток, на восток. Куда ж еще?!
— То есть что происходит — понятно. Но когда же это кончится?
— Кончится, Поликарп Матвеевич, — негромко сказал Субботин. — Остановим немца. Остановим — и погоним назад.
Они оба помолчали.
— Так что же мне все-таки с заводом-то делать, а?
— Если б мне кто-нибудь ответил на такой же вопрос, — устало проговорил Субботин.
— Понятно… Значит, Полипов правильно мне советует?
— А что он тебе советует?
— Выслать в обком наш липовый график восстановления и пуска завода.