— Он настоящий парень, наш Петро. Побольше бы нам таких.
Несмотря на скудные улики, им троим — Антону, Лизе, Петьке Полипову — дали по два года. Митрофану Ивановичу — два с половиной, Чуркину-Субботину же, как беглому политзаключённому, — восемь лет каторги. Но с этапа ему удалось бежать, он снова очутился в Новониколаевске, опять начал сколачивать разгромленную в 1905 году городскую организацию РСДРП.
По выходе из тюрьмы Антон устроился грузчиком на лесопилку. Лиза, как и прежде, относилась к Антону и Полипову одинаково. Мать Лизы, пока они сидели в тюрьме, умерла, Лиза с трудом поступила работать на ту же мыловарку. То Антон, то Петька часто встречали её у мыловарки, провожали домой. И однажды, чтобы покончить с неопределённостью, Антон решился на откровенный разговор. Говорить ему было трудно, но Лиза и не дала говорить.
— Не надо! Не надо! — воскликнула она и зажала ему рот жёсткой ладонью. Потом ткнулась горячей головой в плечо.
— А… а как же Петька? — задал он глупый вопрос.
— А что Петька?! Он хороший, наверно. Но… не знаю. Не лежит и никогда не лежало у меня к нему сердце. Он грамотный, а я… Ты ему сам скажи. Чтоб не встречал больше…
И Антон сказал. Петька выслушал всё молча, круглые щёки его налились густой кровью, засинели, на правой щеке заходил тяжёлый желвак, и правый же угол рта дёрнулся.
…Свадьбы, как таковой, у Антона с Лизой, можно сказать, и не было. В тёплый майский вечер он увёл Лизу за город, в лес, там они построили шалашик и провели в нём свою первую хмельную ночь. Антон был пьян от счастья, от запаха цветущей черёмухи. Этот запах он почувствовал ещё вечером, выходя из города. В тёплом синеватом воздухе бесшумно носились ласточки, то взмывая стремительно вверх, то припадая к самой земле. И в голове неизвестно откуда явились сами собой и зазвенели четыре стихотворные строчки:
Антон даже испугался. Никогда никаких сочинительских талантов он в себе не чувствовал и знал, что таковыми не обладает. И вот тебе на — сочинил! Строчки эти всю ночь звенели в голове, а к утру неожиданно сложился ещё один куплет:
Антон вовсе обомлел.
Когда сквозь дыры в шалашике ударило солнце, Лиза заметила необычность поведения Антона, в её глазах плеснулось беспокойство.
— Что с тобой?
— Ничего, — смутился Антон и поднялся, вышел на воздух.
Вышла и она. Лесная поляна была залита свежим солнечным светом и звоном птичьих голосов. В этом свете и в этом звоне, собирая ромашки, ходила по поляне Лиза, в белой кофточке, с распущенными волосами. Увидев Антона, она бросилась к нему, закружила его, выкрикивая:
— А я твоя жена! А я твоя жена!
Они упали в мягкую траву и опять принялись целоваться, будто им не хватило на это ночи.
Потом разожгли костёр и стали кипятить чай. Глядя на огонь, Антон сказал:
— А знаешь, Лиза, я стих сложил… для тебя.
— Иди ты… — не поверила она. — Как сложил?
— Не знаю. Вот, слушай.
Он проговорил эти восемь строчек торопливо, краснея. Лиза слушала, глаза её раскрывались всё шире.
— Это ты… неужели сам?
— Сам.
— Для меня?
— Ага.
Лиза притихла, им обоим стало неловко будто. И вдруг она замурлыкала, укладывая только что услышанные слова в простенькую мелодию, и пропела их все, не пропустив ни одного.
— Антон! Антон! — вскричала она, кончив петь, прижалась к нему и, счастливая, заплакала.
Вскоре пришла тётя Ульяна, принесла корзинку с едой, несколько бутылок вина. На траве расстелили скатерть, разложили скромное угощение. По одному, по двое стали подходить гости: сперва молчаливый Петька Полипов, потом несколько рабочих из депо, с лесопилки, с мыловарки, из типографии — все члены подпольного городского комитета РСДРП. Последними появились дядя Митрофан и Субботин. Как положено, крикнули: «Горько!» Полипов сидел чуть в сторонке, сжимая в руках гранёный стакан. Антон и Лиза, смущаясь, целовались. И все выпили, только Полипов не пил, всё сидел, сжимая стакан. Потом резко вздёрнул руку, выплеснул в рот вино. Но на его поведение никто не обратил внимания, потому что Субботин чуть выпрямился и сказал: