– А вы что же, учитель? – спросил Поликарп Матвеевич.
– Да, в некотором роде... – Старик повернулся на голос. И добавил робко, будто боялся, что ему не поверят: – Я, видите ли, доктор физико-математических наук.
Кружилин уже насмотрелся на всяких людей, но докторов наук среди беженцев встречать еще не приходилось.
У Поликарпа Матвеевича больно, кажется до отказа, сжалось сердце – все бóльшие и бóльшие глубины народного бедствия открывались ему.
Он усадил доктора наук в кресло напротив себя, долго тер подбородок, соображая, что делать.
– Вы один? С вами никого нет из родных?
– Что?.. Ах да, Маша... Это было где-то там еще, за Волгой... Наш поезд бомбили. Я ее долго искал, но нашел только вот... – И старик приподнял клеенчатую сумочку. Потом поставил на пол, вынул из кармана смятый платок. Он не плакал, только долго сморкался и мелко тряс спутанной редкой бородкой, челюсть его дрожала.
Кружилин стал звонить в область, в только что организованный отдел по эвакуации населения.
– Я, вероятно, причиняю вам беспокойство, – виновато заговорил старик. – В сущности, мне все равно, это даже любопытно – колхоз. Но чем же я там могу быть полезен? Всю жизнь я учил молодежь...
Через неделю из области приехали представители какого-то института, увезли старика ученого.
Кружилин забыл про вожжи, дремал под глухой и мерный стук копыт. Воспоминания об этом докторе наук, о женщине-меломанке, о железнодорожном составе из красных теплушек, в котором уезжали мобилизованные на фронт, облепленных женщинами и детьми, – все возникало и таяло в уставшем мозгу, как дым, расползаясь на какие-то куски и клочья. И на их месте неизменно возникали три длинных ряда разнокалиберных матерчатых палаток.
Нет, это были не те палатки, которые стояли когда-то на железнодорожной станции, на районной площади возле памятника. Это были другие... Они появились недавно, всего две недели назад, выстроились в три ряда на окраине Шантары, возле дощатых, крытых толем промкомбинатовских построек. В этих палатках жили рабочие эвакуированного завода сельскохозяйственных машин.
Этот завод свалился как снег на голову.
К концу августа кое-как распихали по домам, устроили под крыши основную массу беженцев. Кружилин облегченно вздохнул, рассчитывая вплотную теперь заняться хлебоуборкой. Но первого сентября уже поздно ночью в райкоме раздался звонок.
– Не спишь? – спросил Субботин. – Тогда здравствуй.
– Здравствуй, Иван Михайлович. Какой уж тут сон...
– Трудненько?
– Кошмар какой-то, – откровенно сказал Кружилин. – Да вроде кончается, слава богу.
– Да, да... – монотонно и вроде безучастно откликнулся на другом конце провода секретарь обкома. – Но... боюсь, что кошмар для тебя только начинается.
– Да вы что?! Мы больше не можем принять ни одного человека! Нет ни жилья, ни работы... У нас же не город.
– Вот с работой теперь у тебя легко будет. В Шантару направляется машиностроительный завод.
– Завод? При чем тут завод? Какой завод? – непонимающе произнес в трубку Кружилин.
– Сельскохозяйственного профиля.
– Ты шутишь, что ли?
– К сожалению, не шучу, Поликарп Матвеевич...
И тут только Кружилин понял, что секретарь обкома действительно не шутит, и невольно опустил руку с телефонной трубкой.
– Но почему завод к нам? Целый завод? – спросил наконец.
– Близ Шантары проходит высоковольтная линия. Так что ясно, почему к вам.
– Нет, это невозможно. Мы не сможем... Не справимся...
– Что ж, тогда звони в Москву, в Совет по эвакуации – Швернику или Косыгину. Это их решение, – отчетливо и жестко произнес Субботин. И добавил: – Я понимаю тебя, Поликарп Матвеевич. Но что же делать, война... Полмесяца назад правительством утвержден военно-хозяйственный план на четвертый квартал. В плане предусмотрено, что первого ноября этот завод должен дать продукцию.
– Но это же всего два месяца! А завода еще нет.
– Первые эшелоны с оборудованием и рабочими прибудут через два дня. Завтра к вам приедет главный инженер завода. Вместе с ним подумайте, где выбрать площадку, как и где разместить оборудование...
– Да где, как мы можем размещать оборудование? – все еще не сдавался Кружилин, хотя и понимал, что упорство его выглядит если не глупым, то по крайней мере ненужным, бесполезным. Была необходимость, вызванная войной, и эта необходимость ни с чем не считалась, ничего не признавала, перед ней отступило все, даже невозможность. – Ведь нужны... нужны цехи... производственные площади, одним словом. У нас что есть? Ничего нету... Куда будем селить людей?