Полипов опять собрал морщинки на лбу.
— Почему? Мы впервые поговорили друг с другом откровенно, в какой-то мере выяснили… что-то друг в друге. В чем-то не сходимся? Разве это беда? Жизнь, говорю, покажет, кто из нас прав. А ссориться сейчас — сам говоришь — никто не поймет.
— Да ведь ты и собираешься о Назарове спорить! А этот спор, прямо говорю, нешуточный, он серьезный будет…
Распахнулась дверь, вошел Савельев.
— Можно? Здравствуйте… Не помешал? Вижу — огонек… — Савельев шумно подошел к столу, пожал обоим руки. — Что у тебя, Петро, руки такие потные? Ну-с, начали, друзья мои! Сейчас лично подержал в ладонях полуторатысячный снарядик. Нечаев упаковкой занимается, чуть не каждый снаряд сам в ящик кладет. На утро перед отправкой снарядов митинг назначили… Телеграммы еще нет?
— Нет еще.
— Хорошо бы к утру-то поспели, а?! — И повернулся к Полипову: — Ну, Петро! Забывать уже стал ведь я тебя… Да что там, забыл совсем, лет с десяток не вспоминал. И вдруг — встреча! И поговорить вот даже некогда. За квартиру спасибо. По-царски устроились. Неудобно перед рабочими-то.
— Ничего, директор все же.
— Где ты-то живал, работал?
— Ну, где? После того как из белогвардейского застенка удалось бежать — не забыл, должно, Свиридова? — служил в Красной Армии до тридцатого почти года. А потом все время в Новосибирске. Потом вот сюда перевели. И все, собственно. Спокойная жизнь, — усмехнулся Полипов.
— Поговорить бы как-то. Вспомнить кое-чего!
— Как Елизавета Никандровна?
— Ничего. Здоровьем, конечно, хвалиться не приходится…
Опять хлопнула дверь. Все повернули головы на звук.
— Телеграмма, может? — сказал Савельев.
Минуту-другую в коридоре было тихо, потом раздались торопливые шаги. Все встали, понимая, что это действительно телеграмма.
Дежурная по райкому, молоденькая женщина, заведующая сектором учета, вбежала взволнованная и раскрасневшаяся.
— Вот, Поликарп Матвеевич… Поздравительные! Одна из Москвы, правительственная. Другая из области.
Кружилин развернул одну из телеграмм:
— «Секретарю Шантарского райкома партии Кружилину, председателю райисполкома Полипову, директору завода Савельеву, главному инженеру Нечаеву…» — начал он читать почему-то с адресатов.
— Ну, я пошел, — встал вдруг Полипов. — Поздравляю, Антон, от всей души… На митинге завтра встретимся. — И повернулся к Кружилину: — Значит, вопрос о Назарове с повестки исполкома исключить?
— Я тебе все сказал, — промолвил Кружилин.
Полипов вышел, плотно прикрыв дверь.
Когда телеграммы были прочитаны, Савельев и Кружилин поглядели друг на друга молча.
— Ну вот, Поликарп… — устало вымолвил Савельев. Слова были вялыми, бесцветными. — А все же не верится.
Савельев был давно не брит, на месте глаз глубокие черные ямки, лицо осунувшееся, бледное.
— Сколько ты спал за две-то недели?
— Да, да, сейчас пойду, высплюсь. И побриться надо. Это позор — в таком виде…
Он встряхнулся, оторвал руки от стола. С трудом встал, начал ходить по кабинету. И Кружилин понял — Савельев боится заснуть.
— Ты, конечно, слышал — наши оставили сегодня Орел, — проговорил тихо Антон, подходя к висевшей на стене карте, утыканной флажками. Вся западная часть советской территории была исчерчена беспорядочными синими полосами — бывшими линиями фронтов. Сейчас самая крайняя к востоку линия шла, начинаясь от самого Ленинграда, вниз, огибая Москву, Орел, Курск и Харьков, к Днепропетровску, а затем, чуть западнее, к Перекопскому перешейку. Где-то далеко во вражеском тылу была очерченная красным кружком Одесса. Там, в этом кружке, уже около восьми недель истекали кровью тысячи и тысячи людей, военных и гражданских, отстаивая город от врага.
Одесса была обречена, это понимал в стране каждый человек, понимал и Савельев, смотрящий сейчас на карту. Об этом он сейчас и думал, хмуря лоб, и, закрыв глаза, мысленно попытался представить, что там происходит. Ему это оказалось нетрудным. Сразу будто воочию возникло багровое небо над горящим городом, потом — разваливающееся, оседающее в клубах пыли здание, — пронзительный женский крик и плач ребенка.
То ли от этого крика, то ли от запаха пожарищ, который он почувствовал вдруг ясно и отчетливо, Савельева качнуло. Чтобы не упасть, он схватился, за стенку.