Выбрать главу

— Отставить! — раздался голос капитана.

Выстрелы смолкли, дым и пыль впереди медленно рассеивались. Перед окопом на земле беспорядочно валялись немцы, но было видно, что это не трупы.

— Лупи, лупи их, ребята-а! — совсем не по-командирски закричал капитан. Голос его разнесся по всему холму. — Не давать им подняться! Бить прицельно!

По всему холму опять загремели винтовочные выстрелы. Немцы стали отползать.

…Усеяв склоны холма трупами, фашисты отползли почти к самому берегу реки, на свои старые позиции. Установилась тишина.

Капитан вытер правой рукой грязный лоб, огляделся.

— Все у нас живы?

— Почти, — откликнулся Кружилин и начал стаскивать в дальний угол окопа трупы бойцов.

В живых осталось, не считая капитана, Кружилина и его, Савельева, три человека. Левая рука капитана висела плетью, на плече расползлось большое темное пятно.

— Так, — сказал он и, сжав бескровные губы, сел на дно окопа, прислонился головой к стене.

Кружилин сказал:

— Вы ранены, товарищ капитан, давайте перевяжу.

Капитан молчал.

— Сейчас они опять полезут, — проговорил Савельев.

— Подождут маленько, — усмехнулся капитан. — Зачем рисковать? Вот, послушайте, — кивнул он на стенку окопа.

Савельев прижал ухо к стене и уловил, что земля чуть подрагивает.

— Где-то далеко танки, кажется, идут.

— Нет, они уже близко. Они уже подходят к переправе.

Савельев приподнялся над окопчиками и увидел, что на той стороне Сана к понтонной переправе подходит новая колонна танков.

— Ну, а где же наши пушки? — простонал Кружилин. тоже глянувший в сторону реки. — Товарищ капитан, почему молчат наши пушки?

— Разве я артиллерией командую, Кружилин? — строго спросил капитан. Боец опустил голову.

Потом все молчали, слушали, как гудят на той стороне Сана танки.

— Слушай, капитан, — проговорил наконец Савельев. — Надо что-то делать…

— Ну что? — равнодушно спросил капитан. — Отступать?

— Может быть…

— Так… — усмехнулся капитан. — А приказ был?

— Но ведь зазря люди гибнут, бессмысленно.

— Не знаю.

— Что не знаете?

— Бессмысленно или нет. Это командование дивизии знает.

Капитан застонал от боли в плече, закрыл глаза. Савельеву стало жалко этого человека, и в то же время он с неприязнью подумал о нем: «Солдафон, наверное, тупоголовый. Приказа об отступлении нет…»

Савельев заговорил об отступлении не из боязни за свою жизнь, о себе он сейчас вообще не думает. Просто обстановка, в которой они очутились, заставляла его думать трезво и рассуждать логически.

— Савельев, я вот что хотел спросить, — раздался вдруг голос капитана. — Иван Савельев, что жил в Сибири, в деревне Михайловке, это не ваш брат?

Антон удивленно, всем телом, обернулся к капитану. Но тот сидел по-прежнему с закрытыми глазами. Грязный лоб его покрылся крупными каплями пота.

— Верно… брат. Младший…

— Вот видите. — Капитан открыл глаза. — А я вас сразу узнал… Такой же белобрысый Иван-то. А в Шантаре другой ваш брат живет, Федор. Тот чернявый.

— Верно… Да вы кто такой?

— А я — Назаров. Максим Панкратьевич Назаров. Из Михайловки я родом. Там, в Михайловке, отец мой, председатель тамошнего колхоза. Год назад я в отпуск к нему ездил… А служим вот вместе с земляком, с Кружилиным Василием.

— Постой, постой, это какой Кружилин? — Савельев нахмурился, потер лоб. — Кружилин, Кружилин? Фамилию вроде слышал… Нет, не помню. В Шантаре я, считай, мальцом последний раз был. Кажется, в девятьсот десятом году еще… Неужели я похож на Ваньку?

— Похож, — подтвердил Назаров. — Он, Иван, что же, не вернулся еще из тюрьмы?

— Не знаю, — сказал Савельев. — Что в тюрьме Иван, знаю. А вот за что? У старшего брата несколько раз спрашивал — не отвечает даже на письма. А жена Ивана — ей я тоже писал — одно твердит: невиновен Иван…

Давно уже был слышен шум моторов и лязг гусениц. Капитан шевельнулся, привстал, глянул через бруствер.

— Ползут. Еще жарче сейчас будет. Вы, Савельев, сейчас еще можете уйти… А мы не имеем права. Вы ведь, кажется, ехали с Кружилиным по Дрогобычскому шоссе, видели, что там делается? Наша задача — задержать немцев как можно дольше, чтобы дать людям возможность отойти от Перемышля подальше. В этом — весь смысл. Другого нет. Там женщины и дети…