– И ты меня прости, – ответила Луша. А про то, что было, ни слова она мужу не рассказала.
В ту ночь спать они вместе легли. А вскоре народила Луша сына-богатыря своему Науму. Зажили они в любви да согласии. Наум с жены пылинки сдувал. После ещё доченька у их народилась.
– Ой, как хорошо, бабушка! – умилилась Катюшка.
– Да погоди, это ведь ещё не всё, – ответила баба Уля, – И месяца не прошло, как Луша с Наумом помирились, как слух по селу прошёл. Авдотья обезножила. Жила эта Авдотья на краю села. Старая дева была. Злая как собака. Оттого и замуж-то никто не взял её. Одним днём слегла, а спустя неделю и померла она. Да перед смертью всё просила Лушу к ней привести, всё звала её. Да та не пошла. Хватит и того зла, что они от неё уже увидели. Так то, Катюшка, бывает ещё на свете.
– Спать уж пора, болтушки, – позёвывая встал дед, – Всё бы вам только сказки травить.
– Никакие это не сказки, – рассердилась баба Уля, – Мне эту историю сама Валюшка сказывала, а ей её мать, дочка той самой Луши.
– Ой, а время-то и вправду уж позднее, – спохватилась баба Уля, глянув на ходики, – Давайте-ка спать ложиться, утро вечера мудренее.
Босоркун
– Ты гляди, как нынче разметелилось-то! Ишь, чего вьюжит. А я думал, было, сегодня снег разгрести. Да куда там! И носа не высунешь, – озабоченно глядел в окно, облепленное мокрыми хлопьями снега, дед Семён.
– Ладно уж, дед, тебе будто куды надо. Пущай заносит, нам не страшно. Посидим дома денёк, – ответила баба Уля, – Я вон пирогов затеяла.
Бабушка возилась у печи. Катюшка крутилась рядом. На все зимние каникулы она приехала погостить в родную деревню, оттого душа её радовалась и пела, и даже вьюга не могла испортить её настроения.
– А я люблю вьюгу! – сказала она бабе с дедом, – И дождь, ну просто обожаю! Мир становится словно серый холст, на котором можно нарисовать всё, что угодно, на что только воображения хватит. И дома так уютно в непогоду. В солнечные дни не то.
– Ишь чо, – проворчал дед Семён, – Любит она. А баню ты любишь?
– А то!
– А вот как станем воды носить через весь огород, когда тропки не видать? Да и щепы надо наколоть.
– Ай, дед, – махнула на него полотенцем баба Уля, – Ты чего-то и сам нынче, как метель, чего бубнишь всё?
Баба Уля заглянула в шкаф, потом вышла в сенцы, приподняла крышку сундука, в котором хранилась мука, и всплеснула руками:
– Ба-а-т-тюшки! Вот я ворона старая… Муки-то больше нет! А я пироги затеяла. Ведь тесто уже поднимается.
– Дак я сбегаю до магазина, – обрадовался дед.
– Сбегает он, знаю я чего ты засиял, как медный таз.
Дед покашлял:
– Ну, а чего? Делать всё равно нынче нечего, можно и чекушечку взять. Под пироги-то…
– Ладно уж, старый. Будь по-твоему, сходи.
Дед засиял.
– А я, деда, с тобой, – подпрыгнула Катюшка, – Сейчас только валенки надену.
Метель кидалась со всех сторон на одиноких путников, пробирающихся сквозь непроглядную пелену снега. Шли собачьими тропами, как выражался дед. Дорогу замело окончательно. Вьюга залепляла глаза и рот мокрым снегом, так, что тяжело было дышать. Вдруг где-то рядом хлопнуло что-то с силой, захохотало злобно, тёмная тень отделилась от сугроба, метнулась в сторону, скрылась за кустами.
– Ой, деда, – укрываясь от порывов ветра поднятым воротником, ойкнула Катюшка, – А это кто был? Мне страшно!
– Босоркун это, – ответил дед, – Ветряником ещё кличут. В лесу да в горах он живёт. А в такое-то вот ненастье, как нынче, к человеческому жилью осмеливается подойти. Людей попугать. А ты не бойся, не тронет он нас.
– Деда, а расскажи про него, – попросила Катюшка.
– Дома уж. Метёт тут больно. Рта не раскрыть.
Вечером, когда напились чаю с пирогами, а кто-то принял и чего погорячее для сугреву, уселись на диванчик баять. Дед у печки пристроился, фуфайку свою латать взял, чтобы руки занять. Баба Уля с Катюшкой перебирали старые подшивки журналов «Сад и огород».
– Деда, – напомнила Катюшка, – А про Босоркуна-то расскажи. Перепугалась я сегодня, ну просто ух как! Ничего не разглядела толком, только ком чёрный да хохот.
– Отчего не рассказать, слушайте, – прокашлялся дед и завёл рассказ.
– Случилось это, когда дед мой молодой был, тогда ведь тот мир людям больше был открыт. Много чего видели люди и знали. Сейчас-то уж не то совсем. Так, краем глаза только где чего увидим, да и всё на том.
Ну дак вот, жила в отцовской деревне знахарка. Женщина ещё молодая, но одинокая. Годов может тридцать ей было всего. Ну, а тогда ведь такие уже в перестарках ходили. Да и сказать прямо, она и сама не больно замуж рвалась. Сватались, говорят, к ней женихи. Да она всем от ворот поворот давала. Отчего так, не скажу, сам не знаю. Но так было. Бабы, те болтали, что есть у ей муж, только не человек он вовсе. И даже, мол, была знахарка на сносях, только разродилась она не дитём, а чёрным дымом. Вот чего только бабы не придумают, а!