Сначала мы попытались стащить с него майку, грязную и вонючую, но ее невозможно было снять через голову, поэтому Матога достал из кармана какой-то хитроумный нож и разрезал ткань на груди. Теперь Большая Ступня лежал перед нами на диване полуголый, заросший волосами, как тролль, со шрамами на груди и руках, с неразборчивыми уже татуировками, на которых нельзя было ничего понять. Насмешливо прищурившись, наблюдал, как мы ищем в его полуразвалившемся шкафу какую-нибудь приличную одежду, чтобы одеть его, прежде чем тело окоченеет навеки, снова превращаясь в то, чем, собственно, оно и было — кусок материи. Рваные трусы виделись из-под новеньких серебристых спортивных брюк.
Я осторожно развернула отвратительные портянки и увидела его ступни. И удивилась. Мне всегда казалось, что ступни — наша интимная, наиболее личная часть тела, а вовсе не гениталии, не сердце и даже не мозг, органы без особого значения, которые так высоко ценят. Именно в ступнях сосредоточено существенная информация о Человеке, кто мы на самом деле, и каково наше место на земле. В столкновении с землей, на границе с телом содержится вся тайна — что мы построены из элементов материи и одновременно чужды ей, отделены. Ступни — наша вилка в розетку. А теперь эти ступни стали для меня доказательством его необычного происхождения. Он не мог быть Человеком, был какой-то безымянной формой, одной из тех, которые, как говорил наш Блейк, растворяют металлы до бесконечности, превращают порядок в хаос. Может, он был чем-то вроде демона. Демонических существ всегда узнавали по ступням, они оставляют на земле иные следы.
Эти ступни — очень длинные и узкие, с худыми пальцами с черными, бесформенными ногтями, казалось были созданы для хватания. Большой палец несколько отстоял от остальных, так же, как на руках. Все они поросли густыми черными волосами. Неужели такое бывает? Мы переглянулись с Матогой.
В почти пустом шкафу разыскали костюм кофейного цвета, немного потертый, но в принципе, почти неношеный. Никогда не видела его в нем. Большая Ступня всегда ходил в валенках и истертых штанах, а к ним надевал клетчатую рубашку и стеганую телогрейку, независимо от времени года.
Одевание покойного ассоциировалось у меня с ласками. Не думаю, чтобы он при жизни знал такую нежность. Мы слегка поддерживали его под руки и натягивали на него одежду. Своей тяжестью он налегал мне на грудь и, преодолев волну понятного отвращения, от которого подташнивало, я подумала, что стоит обнять это тело, похлопать по спине, сказать что-то успокоительное: не расстраивайся, мол, все будет хорошо. Однако я не сделала этого из-за присутствия Матоги. Он мог воспринять это как извращение.
Нереализованные действия превратились в мысли, и мне стало жаль Большую Ступню. Может, его бросила мать, и он был несчастным всю свою горемычную жизнь. Долгие годы страданий разрушают Человека сильнее, чем смертельная болезнь. Я никогда не видела, чтобы у него кто-то гостил, здесь не появлялись никакие родственники или друзья. Даже грибники не останавливались возле его дома, чтобы поговорить. Люди боялись и не любили Большую Ступню. Кажется, он общался только с охотниками, и то редко. На вид ему было под пятьдесят, и я бы много дала, чтобы увидеть его восьмой дом, нет ли там случайно объединенных каким-то аспектом Нептуна с Плутоном и Марса где-нибудь на Асценденте, так как он со своей зубастой пилой в мускулистых руках напоминал хищника, который живет только для того, чтобы сеять смерть и причинять страдания.
Чтобы надеть пиджак, Матога поднял и посадил покойника, и тогда мы увидели его большой, распухший язык, который во рту что-то придерживало, поэтому, поколебавшись минуту, стиснув от отвращения зубы и раз за разом отдергивая руку, я легонько схватила это «что-то» за кончик, потянула и увидела, что держу в пальцах косточку, длинную и тонкую, острую, как стилет. Рот мертвеца испустил гортанное бульканье и воздух, тихий свист которого очень напоминал вздох. Мы отскочили от покойника, оба, и Матога, видимо, чувствовал то же, что и я: Ужас. Особенно после того, как через мгновение на губах Большой Ступни показалась темно-красная, почти черная кровь. Зловещий ручеек, вытекающий наружу.
Мы оцепенели, напуганные.
— Ну, что ж, — дрожащим голосом сказал тогда Матога, — он подавился. Подавился костью. Кость стала в горле, застряла в горле кость, подавился, — повторял нервно. А потом, будто успокаивая сам себя, бросил:
— За работу. Конечно, это неприятно, но не всегда наши обязанности по отношению к ближним должны быть приятными.
Я поняла, что он назначил себя руководителем этой ночной смены, и покорилась ему.