Например, мы с Матохой не склоняем голову перед зимой. На самом деле, это не совсем точное определение – «не склонять голову»; скорее мы воинственно выпячиваем нижнюю челюсть, наподобие тех мужиков на мостике в деревне. Если задеть их каким-нибудь недружелюбным словом, услышишь: «Не, ну а чё? А чё?» В определенном смысле мы тоже провоцируем зиму, но она не обращает на нас внимания, как и весь прочий мир. Старые эксцентрики. Хиппи божьей милостью.
Зима бережно окутывает все вокруг белой ватой, максимально сокращает день, так, что опрометчиво засидевшись вечером, рискуешь проснуться во Тьме следующего дня – честно скажу, начиная с прошлого года такое случается со мной все чаще. Небо висит над нами темное и низкое, словно грязный экран, на котором разыгрываются нескончаемые баталии облаков. Для того дома и поставлены – защищать нас от этого неба, иначе оно проникло бы глубоко в тело, туда, где, подобно маленькому стеклянному шарику, таится наша Душа. Если нечто подобное вообще существует.
Не знаю, чем на протяжении этих темных месяцев занят Матоха, мы не поддерживаем настолько близких отношений, хотя – не стану скрывать – я была бы не против. Видимся раз в несколько дней и тогда обмениваемся парой приветственных слов. Не для того мы сюда перебрались, чтобы устраивать совместные чаепития. Матоха купил дом через год после меня и, похоже, решил начать новую жизнь – как всякий, у кого иссякли идеи и средства на прежнюю. Кажется, он работал в цирке, но я не знаю, был ли он там бухгалтером или, скажем, акробатом. Мне больше нравится думать, что акробатом, и видя, как он прихрамывает, я представляю себе, что давным-давно, в благословенные семидесятые, во время какого-нибудь необычного номера случилось так, что Матоха не сумел дотянуться рукой до перекладины и рухнул вниз, на посыпанную опилками арену. Однако, хорошенько подумав, я признаю, что профессия бухгалтера вовсе не так уж плоха, а к присущей бухгалтерам любви к порядку отношусь с уважением, одобрением и неописуемым восторгом. Любовь Матохи к порядку сразу бросается в глаза в его небольшом хозяйстве: дрова на зиму сложены причудливыми поленницами, напоминающими спираль. Получается аккуратный конус, пропорции которого безупречны. Эти поленницы можно считать произведениями искусства местного значения. Трудно остаться равнодушным при виде столь великолепной спиральной гармонии. Проходя мимо дома Матохи, я всегда на минутку останавливаюсь и любуюсь этим вдохновляющим сотрудничеством рук и разума, которое посредством столь банальной вещи, как дрова, выражает совершенство движения Вселенной.
Дорожка перед домом Матохи аккуратно посыпана гравием, и создается впечатление, будто гравий у него какой-то особый: идеально ровные камешки, отобранные вручную на фабриках-пещерах, где трудятся кобольды. На окнах висят чистые занавески, и все складки на них одинаковые; наверное, он пользуется каким-то специальным устройством. И цветы в саду у Матохи красивые и здоровые, прямые и стройные, словно фитнесом занимаются.
И вот теперь Матоха хозяйничал на кухне, угощая меня чаем, а я любовалась тем, как ровно расставлены стаканы в буфете, сколь безупречная салфетка лежит на швейной машинке. Так у него даже швейная машинка есть! Я смущенно зажала ладони между коленями. Давно я не уделяла им внимания. Что ж, не побоюсь признаться – ногти у меня откровенно грязные.
Когда сосед доставал чайные ложечки, передо мной на мгновение открылось содержимое его ящика, и я глаз не могла оторвать. Он был широкий и неглубокий, точно поднос. Внутри, в специальных отделениях, лежали тщательно рассортированные приборы и Орудия, без которых на кухне не обойтись. Каждая вещь имела свое место, хотя большинство Орудий были мне совершенно незнакомы. Костлявые пальцы Матохи, поколебавшись, выбрали две ложечки, которые тут же переместились на салатовые салфетки. К сожалению, поздно, я свой чай уже выпила.
Разговаривать с Матохой сложно. Он очень немногословен, а если нельзя говорить, следует молчать. С некоторыми людьми трудно разговаривать, чаще всего это мужчины. У меня на сей счет имеется собственная Теория. У многих мужчин с возрастом развивается тестостероновый аутизм, проявляющийся в постепенном снижении социальной активности и потере способности к общению, а также в проблемах с формулированием мыслей. Страдающий этим Недугом Человек делается молчалив и кажется погруженным в размышления. Его больше привлекают различные Орудия и механизмы. Он интересуется Второй мировой войной и биографиями знаменитых людей, прежде всего политиков и преступников. Практически полностью утрачивает способность к чтению романов, поскольку тестостероновый аутизм препятствует пониманию психологии героев. Думаю, Матоха страдал этим Недугом.
Но в тот день под утро сложно было требовать от кого-либо красноречия. Мы были очень подавлены.
С другой стороны, я испытывала огромное облегчение. Иногда, если взглянуть на происходящее с более широкой перспективы, оставив в стороне выработанные Разумом Привычки, если принять во внимание Баланс поступков, можно прийти к выводу, что данная конкретная жизнь не приносила окружающим ничего хорошего. Думаю, все со мной согласятся.
Я попросила еще чаю, собственно говоря, только ради того, чтобы помешать его этой красивой ложечкой.
– Однажды я пожаловалась на Большую Ступню в Полицию, – сказала я.
Матоха на мгновение перестал вытирать насухо тарелочку для печенья.
– Из-за собаки? – спросил он.
– Да. И из-за браконьерства. И в письменном виде тоже.
– И что?
– И ничего.
– Ты хочешь сказать – хорошо, что он умер, да?
Еще до этого Рождества я отправилась в город, чтобы лично подать заявление. До сих пор я писала письма. Реакции на них ни разу не последовало, хотя официально гражданам полагается отвечать. Отделение Полиции оказалось небольшим и напоминало домик на одну семью, какие при социализме строились из того, что удавалось раздобыть, – нелепые и невеселые. И настроение здесь царило такое же. На крашеных стенах висели листы бумаги, и на всех значилось «Объявление»; ужасающее, между прочим, слово. Полиция использует массу на редкость омерзительных слов, таких, например, как «потерпевший» или «сожитель».
В этой обители Плутона от меня попытался отделаться сперва молодой человек, сидевший за деревянной перегородкой, затем какой-то его начальник постарше. Я хотела поговорить с Комендантом и настаивала на этом; я не сомневалась, что рано или поздно у обоих лопнет терпение и меня допустят пред его светлые очи. Ждать пришлось долго, я уже опасалась, что закроется магазин, а мне еще предстояло купить продукты. Опустились Сумерки, то есть время было около четырех – я прождала больше двух часов.
Наконец в конце рабочего дня в коридоре появилась какая-то молодая женщина и сказала:
– Заходите, пожалуйста.
Я немного отвлеклась, поэтому теперь пришлось сосредоточиться. Собираясь с мыслями, я направилась за женщиной на второй этаж, где располагался кабинет начальника местной Полиции.
Комендант был полным мужчиной, скажем так, моего возраста, но со мной разговаривал так, словно я была его матерью или даже бабушкой. Едва глянул в мою сторону и сказал:
– Сядайте.
И почувствовав, что этой формой выдал свое деревенское происхождение, кашлянул и поправился:
– Садитесь, пожалуйста.
Я почти читала его мысли – небось называл меня «теткой», а в наиболее кульминационные моменты моей обвинительной речи – «бабой». «Ненормальная баба», «чокнутая». Я видела, с каким отвращением он наблюдает за моими движениями и оценивает (отрицательно) мой вкус. Ему не нравились моя прическа, одежда и неуступчивость. Комендант со все возрастающей неприязнью изучал мое лицо. Однако и мне кое-что открылось: телосложение апоплексическое, много пьет и имеет слабость к жирной пище. Во время моей речи его большая лысая голова побагровела от затылка до кончика носа, а на щеках обозначились расширенные кровеносные сосуды, напоминавшие необычный боевой раскрас. Он наверняка привык командовать и ждать от других повиновения, а также не сдерживать свой Гнев. Тип Юпитера.
Еще я видела, что Комендант не все понимает из того, что я говорю, – во-первых, по той простой причине, что мои аргументы для него ничего не значат, во-вторых, он не знает многих слов. А еще – он из тех Людей, которые презирают то, чего не понимают.