— …героев в лицо, — подхватила Александра. — Это девиз его передачи. Понятно. Усачев — великолепный профессионал самой похабной разновидности журналистики. Он нароет любой скандал, — даже там, где его нет. Помнишь, как он едва не довел до суицида Валю Елагину?
— Я не смотрю его передачи.
— Ну, молодая актриса, восходящая звезда, талантливая девочка, — Усачев зазвал ее в передачу и принялся полоскать проделки ее отца, коррумпированного депутата, намекая, что именно он устроил дочке на фестивале приз за лучшую женскую роль. Полнейшая ложь! Я знаю Елагину, она с пятнадцати лет со своим отцом не разговаривает! Знаешь, что меня больше всего бесит? Что Усачев держит всех за идиотов. Спел лисью песенку : «голубушка, как хороша, какие перышки, что за душа», — и уверен, что купил всех с потрохами! После чего беззастенчиво выворачивает эти самые потроха… И Валя, дуреха, тоже купилась на его лесть.
— Ну, так купилась же! Выходит, Усачев прав: идиотов слишком много. Иначе бы его передача не была бы столь популярна!
— Пожалуй, Алеша, я бы на твоем месте согласилась… Просто, чтобы доказать ему, что не все такие безмозглые…
— Зачем, Саша? Кому это нужно? Зрителям? Так если у них мозгу нет, то уже и не прибавится. Усачеву? Еще более бессмысленно.
— Мне. У меня еще за Валю Елагину к нему счеты. Руки пока не дошли, но уже давно чешутся.
— Ага. Руки чешутся у тебя, а отдуваться должен я?
— Боишься?
— По-моему, мы начинаем разговор сначала: не хочу оказаться в роли клоуна. Я ведь буду в прямом эфире, а нужные ответы иногда находятся слишком поздно. Я не мастер по словесным пикировкам.
— А ты поначалу прикинься дурачком простодушным, подыграй ему. За это время ты сможешь обдумать, как повернуть разговор. И, когда он уже будет уверен, что ты у него в кармане, — выдашь Усачеву все, что ему причитается…
Разумеется, он согласился. У него самого, по правде говоря, уже «чесались руки»…
Веру в торжество справедливости Алексей оставил в юных пионерских годах и давно не питал никаких иллюзий на сей счет. Да и само понятие справедливости оказалось слишком туманно, неконкретно, «амбивалентно», как выражалась Александра, — или, проще говоря, у каждого находится своя правда. Даже у такого душевно нечистоплотного человека, как Усачев.
Но сейчас ведущий вознамерился «уделать» детектива Алексея Кисанова на глазах у миллионов зрителей. Иными словами, Усачев сам напросился.
А раз напросился, — то получит.
Бессмысленно проболтавшись по улицам больше двух часов, Майя остановилась у какого-то бара на Проспекте Мира.
Бар был пустым, в нем по западной причуде почти не кормили и только предлагали разные напитки, от соков до самых крепких, да несколько видов легких закусок с тяжелыми ценами в у.е. Она села за столик и заказала коньяк. Бармен с любопытством смотрел на хорошенькую девушку, гадая, что же могло так испугать эту крошку, которую он, кажется, уже видел как-то в своем баре… Над стойкой работал телевизор, начиналась передача «Автопортреты», Майя тупо смотрела на экран, на самодовольное лицо Усачева, — уж этот-то портрет вся страна знает…
Усачев объявил гостя передачи, частного детектива Алексея Кисанова, и Майя сморщила нос: где-то она слышала эту фамилию… В голове гудело, будто ее огрели чем-то весьма увесистым, и мысли обтекали случившееся, как толпа обтекает раздавленную кошку, отводя глаза и стараясь не фиксировать в памяти жалкое зрелище поруганной маленькой жизни. Она сгруппировалась над рюмкой коньяка, обхватив ее обеими руками, словно хотела о нее погреться, склонившись носом, шеей, спиной к янтарному напитку, вдыхая его терпкий запах… И вдруг снова уставилась на экран. Потом вскочила. Дернулась было к выходу, — но тут же обратно к столику, сделала два глотка коньяку, — и опять к выходу.
— Эй, а платить кто будет? — крикнул бармен ей вслед, но Майя уже была на улице. Он не стал ее догонять: убытку почти никакого, два глотка. Он вылил остаток рюмки обратно в бутылку и покачал головой.
Добравшись до Останкино, Майя снизу позвонила: «Аленка, мне нужно срочно с тобой увидеться, закажи пропуск! Случилось, случилось, просто ужас, сейчас объясню!»
Нервно переминалась у окошечка, пока не получила заветную бумажку, промчалась мимо постового и кинулась к лифтам.
Алена уже ждала ее в холле у лифтов на шестом этаже, обеспокоенная. Майка, со своей маленькой ладной фигуркой, светло-рыжими, золотыми волосами и зеленовато-голубыми глазами, с белой кожей и легкими веснушками по первому солнцу, — была похожа на принцессу из рисованного мультика, прозрачную и невесомую, очаровательную и взбалмошную. А у рисованной принцессы в ее рисованной жизни не может, по определению, случиться ничего плохого; в ней надежные друзья в виде ослика и пса распевают стройным хором жизнерадостные песенки, принц появляется строго в назначенное время, а злодеи всегда побеждены и выставлены на посмешище.
Но сейчас голосок Майи встревожил ее не на шутку. Алена нетерпеливо поглядывала на лифты, но почему-то ни один не желал останавливаться на ее этаже.
И только когда истекли пятнадцать минут, в которые можно было пятнадцать раз спустится и подняться на шестой этаж, Алена вдруг, отчего-то холодея, вспомнила их разговор двухнедельной давности…
… Посреди захватывающей беседы о марках губной помады Майя внезапно спросила: «Показать тебе мои статьи?»
Девушки утонули в низких диванчиках и полумраке бара телецентра в Останкино. Алена сидела прямо, едва склоняясь к низкому столику, на котором стояли коктейли и кофе, заказанные подругами. Майя, напротив, почти уткнулась в свой стакан и пыталась достать соломинкой вишенку со дна. Они были ровесницами, двадцать шесть лет, но издалека можно было их принять за маму с дочкой: высокая Алена с величавой осанкой и мелкая хрупкая Майя, с шкодливой и нетерпеливой повадкой ребенка. Алена никогда не меняла разворот плеч и свой интерес к собеседнику или предмету обозначала лишь легким наклоном головы, тогда как Майя, казалось, гибко группировалась всем телом, как обезьянка, вокруг объекта ее интереса. С Аленой, крупной, статичной в пластике и солидной в манерах, они абсолютно не сочетались, но, может, именно поэтому и дружили: они были настолько разными, что соперничать было бессмысленно.