Они были зверски голодны — весь день провели в машине и в пути, объехав на малой скорости проселочными дорогами пол-Москвы, с юга на север. Изолированное положение дома и наглухо закрытые ставни позволяли им со спокойной душой зажечь везде свет. Майя отправилась изучать содержимое холодильника, нашла яйца, и они вместе приготовили роскошный омлет и смели его едва ли не раньше, чем уселись за стол.
— У Вени один секрет есть, — сказала Майя, покончив с ужином, — хочешь, покажу?
Она потащила Киса вниз, в подвал. Компьютер был на месте, ящики были по-прежнему выдвинуты, ворох бумаг валялся на полу. После бандитов тут, должно быть, прошлась милицейская бригада.
— Ой, — воскликнула Майя, — ее нашли!
— Кого — ее? — обернулся Кис.
Только сейчас он заметил, что позади него, скрытая за выступом стены, находилась неприметная дверца, окрашенная в тон стенам в какой-то невразумительный серо-зеленый цвет. Сейчас дверца была распахнута настежь, стойка с металлическими ящиками для бумаг, которая прикрывала ее раньше, была отодвинута.
Кис вошел в небольшое помещение. Вдоль кирпичных стен тянулись полки, уставленные с одной стороны разнообразными мясными, рыбными и овощными консервами, а с другой — настоящая сокровищница, уложенная темными пыльными бутылками дорогих французских вин. На самой верхней полке выстроились в ряд более крепкие напитки: джин, коньяк, мартини, виски, водка… Кис вспомнил, как Веня торговался из-за коньяка: нет сомнений, запасливый отшельник был прижимист. Даже дверочку в погреб замаскировал стойкой с ящиками, — на случай непрошеных и излишне любопытных, вроде детектива, гостей.
К счастью, скелетов в тайнике не оказалось. Это радовало. Хотелось бы надеяться, что лимит трупов в этой истории уже исчерпан.
Майя сняла одну из бутылок и провозгласила: «Вот чем мы закончим наш ужин!»
Алексей спорить не стал, хотя немного подивился той легкости, с которой она распоряжалась в доме недавно убитого друга.
Впрочем, она так часто бывала здесь, что должна была вполне ощущать себя, как у себя дома…
Впрочем, друг оказался вполне примитивным подонком и шантажистом…
Впрочем, Майя и о муже долго не скорбела…
Уж так она устроена, эта Майя.
Пока он откупоривал бутылку красного бордо, Майя покопалась в Вениных дисках, тихо включила легкий американский джаз 50-х годов. Потом зажгла свечи, погасила свет, нашла два бокала для вина и поставила их на столик-пень.
Кис сроду эстетом не был, всегда предпочитая существенное «что» легкомысленному «как». Но все же за свою жизнь успел понять, что форма совсем не последнее дело. И Майину затею он оценил по достоинству. Именно — вино, именно — в сумерках, под свечи и легкий джаз, именно — в креслах, а не на кухне, — создавали ту необходимую атмосферу, в которой могли расслабиться их напряженные тела и нервы. После многих часов, проведенных за рулем, Алексей устал, в глазах рябило от лесов и полей, придорожных канав и кустов, — целый день они плыли перед его глазами, и не желали его оставить в покое даже сейчас. К тому же Венино уютное жилище наводило на него глухую тоску. Эти драгоценные бутылки, эти деликатесные консервы, столь любовно припрятанные в погребке, предназначенные для жизни, праздничной и вкусной, — вызывали в памяти кошмарное зрелище его смерти. И терпкое, пряное красное бордо теперь вливалось в его вены новыми силами, смягчало грусть и снимало усталость.
Майя потянулась к нему с бокалом.
— А у нас сегодня юбилей, Алеша! Десять дней, как я тебя похитила. Так что с праздником!
Десять дней. Ничтожно малый отрезок времени, вместивший в себя невероятно уплотненный фрагмент жизни. Целую линию судьбы, полновесный авантюрный роман, завершенную драму страсти, абстракционистское полотно упрямо не сходящихся линий, неоконченную пьесу для смерти с оркестром…
Оставалось совсем немного, — оставалось только проставить имя в пустующую строчку: оркестр под управлением …….
Это была ночь, в которой грусть переплавлялась в нежность, боль перетекала в страсть, горечь была приправой к наслаждению. Так остро и так пронзительно ощутилось, что скоро конец, что он близок к разгадке, что Майя вот-вот упорхнет из его жизни, оставив легкий запах духов Картье и воспоминание о золоте волос, изливавшемся на его грудь… Он и не помышлял ее удерживать, — изначально было ясно, что конец должен наступить, что в Майиной жизни он был проездом, туристом, нечаянным гостем, — как и она в его. Словно на короткое, кем-то отведенное время он попал в иное измерение, какое-то там четвертое или бог весть какое; и они проживали в нем это время, — как жилось, как получалось, как выходило; но в один прекрасный день следовало вернуться обратно, в привычную геометрию пространства.
И потому, в предчувствии прощания, он был особенно восприимчив и чуток, он впитывал каждое прикосновение, он жил каждым своим и ее жестом, даже мельчайшим: как она целовала его пальцы, перебирая их по одному, вкладывая каждый себе в рот, где нежный язык ласкал их; как он проходил дорожкой медленных поцелуев по ее животу, чувствуя под губами малейшее содрогание внутри нее, там, где уже вибрировали стенки тесного коридора, жаждущего его вхождения…
Как она…
Как он…
Маленькая моя, солнечная девочка, майский лучик, я всегда буду помнить тебя; прощай же…
В сумятице чувств он не сразу понял слова, долетевшие до его слуха:
— Давай вместе уедем за границу!
Майя уперлась подбородком в его грудь и смотрела на него.
— Извини?
Она переменила положение и уселась на постели рядом с ним, ноги по-турецки.
— Давай уедем за границу! — повторила она.
Алексей переспросил тупо: «За границу? Зачем? Куда?»
Майя с мечтательным видом пустилась в рассказы об Испании, о ее смуглых жителях и мелодичной гортанной речи, о белых виллах на побережье теплого моря, о пальмах и соснах, подступающих к песчаным пляжам, об огромных агавах и гигантских колючих кактусах на склонах холмов, о щедром солнце и прозрачной, как ее глаза, морской воде…
Некоторое время Алексей тупо слушал экзотические описания, и вдруг перебил ее: «Погоди, сначала объясни — зачем?»