Подозрительный взгляд «бешеного коня», как окрестила я про себя главаря пиратов, был впечатляющим. Впрочем, разве это моя проблема, когда ты ловишь девушек-иностранок и не понимаешь проклятий?
— Веди её, — приказал Хосе бабе-мулатке.
— За мной! — приказала та.
А мне... Мне пришлось подчиниться.
Тёмный зал, куда привела меня тётка, показался круглым и маленьким. Непонятным. Я могла рассмотреть очертания помещения. Какие-то слишком гладкие стены? Так я думала ровно до момента, пока не включился свет. Откуда-то сверху он был нестерпимо ярким, залил всё вокруг. Стало на мгновение больно глазам, пока они не привыкли. Тогда-то я и поняла, что стою по центру комнаты одна. В середине круглого помещения с зеркалами. Сразу догадалась, что покупатели находятся за непрозрачной поверхностью. Я развернулась, пытаясь найти выход из зала, но... Нет. Никакого выхода не было. Даже двери в этой комнатёнке были зеркальными.
Вдруг поняла, что мне плохо находиться в замкнутом помещении, среди нескольких десятков меня. Даже слегка затошнило. Может быть, и от голода. Ведь я не ела с утра. Закрыв глаза, я наклонилась, коснувшись пальцами горла. Попыталась подавить внутреннюю волну ужаса, как повсюду раздался голос. На чистом русском.
— Мария. Встань ровно. Выпрямись. Дай на себя посмотреть.
Сразу стало чуть легче. Ещё не хватало фобий в замкнутых помещениях.
— Покрутись немного.
Я сделала то, что велели. Я была бездушным деревянным манекеном, думающим только о желании покинуть это жуткое место. Мне хотелось выбраться отсюда и как можно быстрее.
— Господа, — голос заговорил по-английски. — Как видите девушка молода. Ей девятнадцать лет. Она невинна. Знает русский, английский.
— Мария, повернись ещё раз. Покажи себя, девочка, — зловеще приказал голос. — Ты же не хочешь, чтобы тебя не купили?
— А что будет, если не купят? — не удержалась я от вопроса.
Хотя и знала, что если меня не купят, я вернусь на корабль. Это будет очень-очень плохо. Хорсес, Сарси так просто этого не оставят. А если купят, появится шанс договориться с покупателем, а то и выкупить себя. Мне будет выгодно, если цена останется низкой, дешёвой.
— Скорей всего, купят, — невидимка ехидно усмехнулся. — По дешёвке на органы. Как неликвидный товар.
Меня затошнило снова. Теперь уже от будущей перспективы. Значит яхта не светит, но светит операционный стол и могила? Двадцать первый век!!! Ужас какой-то. Нервно улыбнулась, сцепив пальцы рук между собой. Повернулась, не зная куда смотреть. Подняла голову и вперилась взглядом в себя. В зеркало перед собой.
Между тем, торги начались.
— Господа. Решайтесь и делайте первые ставки. Начальная цена как всегда. Двадцать тысяч.
Чего-о-о? Это цена моей свободы и жизни? Я даже чуть-чуть выпрямилась. Двадцать тысяч? Всего? Они, что, охренели? Плечи тут же расправились, в глазах появился прищур. И снова ссутулилась, чувствуя себя в западне. «Товар» нельзя показывать слишком привлекательным и достойным. Иначе отцу денег не хватит для выкупа.
— Пятьдесят тысяч, — раздался чей-то голос. — И я забираю её.
— Семьдесят, — его перебил второй.
— Сто пятьдесят, — усмехнулся кто-то низким голосом сбоку.
Вот чёрт! Всего минута прошла, уже сто пятьдесят тысяч.
— Двести пятьдесят.
Бли-и-ин!
— Триста пятьдесят.
— Мария, разденься! — потребовали по-русски.— Покажи себя обнажённой.
— Нет.
— Мария, сними платье сейчас же! — теперь приказывали на английском.
Презрительно фыркнула. Да пошли они! Пусть лучше на органы продадут, чем я покажусь в неглиже. Триста пятьдесят тоже неплохо. Я прищурилась и задрала подбородок, полностью игнорируя голос. В зале как-то стало вдруг оживлённо.
— Пятьсот тысяч, — кто-то сильно повысил ставку.
О, чёрт! За строптивость похоже надбавку дают. Может, я зря не разделась?
По голосам я насчитала человек минимум десять. Голоса слышались разные. Некоторые говорили на испанском, кто-то поднимал ставки на весьма дерьмовом английском, кто-то на чистейшем немецком. Целый интернационал здесь, походу, собрался. Что делается, то! Ох, что делается... И я одна-одинёшенька.
— Семьсот тысяч! — раздался ещё один голос.
Резкий, скрипучий, он мне крайне не понравился. До этого тот мужчина молчал. Я могла в этом поклясться. Страшно представить, кому принадлежит этот тенор. Садисту? Маньяку? Уродцу? Кому?