Мои причитания прервал ворчливый голос кота:
— Фиона — бабка твоя?
— Моя, — была вынуждена согласиться.
— Ну, всё, — опустила взгляд и увидела, как белобрысый махнул лапой. — Значит ты — ведьма.
— Почему сразу ведьма-то? — как бы растеряна я не была, а стало обидно.
— Да потому что, — вспылил белый комок. — Ведьма ты, потомственная! Я не сразу тебя признал, а рухлядь, вон, — он обвёл лапой пространство. — Сразу твою силу почувствовала.
Дом недовольно загудел, и я оскорбилась пуще прежнего:
— И ничего это не рухлядь!
Ну да, старенький сруб выглядел не лучшим образом, краска на мебели облупилась, пошла кряжистыми трещинами, и паутина по углам раскинулась пуховой вязью. Но домик уж точно не разваливался на части, и называть его рухлядью — вопиющая невоспитанность.
Кажется, коту моё замечание совсем не понравилось. Глаза блеснули фиолетовым, да и слова сказанные, пропитались недовольством до такой степени, что даже глупец догадался бы о степени раздражённости этого мохнатого комка:
— Пф! Тоже мне защитница нашлась.
А я что? Я ничего!
— Так ты не нападай, чтоб защищаться мне не приходилось, — отмахнулась беззлобно и вернулась к своей проблеме: — Что мне делать-то? Может, вы меня выведете к деревне, и вот это, — я обвела рукой свою неожиданно-новую фигуру, — Пропадёт? А я домой поеду…
Чем больше я говорила, тем сильнее поднималась шерсть на спине у кота. В итоге к концу речи мой голос скатился к шёпоту.
— То есть ты нас ещё и бросить собралась?! Неу-бла-гоу-дар-наяу! — взревел белый гигант и бросился на меня, явно намереваясь вцепиться в лицо длиннющими когтями.
Я почему-то не закричала. Лишь зажмурилась, прикрылась руками в защитном жесте, и замерла, в ожидании боли. Но её не последовало.
Сначала с опаской приоткрыла один глаз, потом от удивления распахнула оба. Передо мной, пыльной стеной, возвышался выцветший ковёр. А аккурат напротив моего лица, вонзённые в грубую ткань, виднелись загнутые когти.
Это что же? Ковёр меня спас?
— Бунт? — не желая сдаваться, просипел кот.
Я же вдруг отчётливо поняла, что спорить и ругаться бессмысленно. Можно же всё миром решить. Я человек не конфликтный, оптимистичный (да-да, об этом особенно нужно себе напомнить), и вообще готовая на любой компромисс.
— Уважаемый, Мяус, — надеюсь, я правильно запомнила его кличку. — Давайте поговорим спокойно? — и осторожно выглянула из-за ковра.
Картина была столь живописной, что я с трудом удержалась от смеха. Пришлось маскировать его под кашель. А всё почему? Да потому что толстая кошачья попа болталась на вытянутых передних лапах. Хвост, подобно маятнику, раскачивался из стороны в сторону, острые уши подрагивали от недовольства. А на некогда злобной морде застыло растерянное выражение.
— Давай, — милостиво согласился пушистый, ворчливым голосом.
Я с облегчением выдохнула и вернулась на стул, лишь бы больше не смотреть на забавную позу, в которой замер кот.
Прошла одна минута, за ней вторая, но ничего не происходило. В комнатке царила тишина, было только слышно недовольное сопение. А когда я уже собралась с духом, чтобы поинтересоваться, не нужна ли моя помощь, Мяус наступил на глотку своей гордости, и обречённо признался:
— Я застрял.
Наверное, я бы могла что-нибудь сыронизировать по этому поводу, но усугублять и без того натянутые отношения с котом, не стала.
Поднялась со стула, обошла замерший ковёр, и осторожно взяла животинку за пушистую попу. Белобрысый не только на вид был полненьким, вес его тоже оставлял желать лучшего. Чтобы отцепить вонзившиеся когти, пришлось поднапрячься.
Наконец, бедняга был освобождён. Я опустила его на пол и замерла в ожидании хотя бы элементарного «спасибо», но прохвост до благодарности не снизошёл.
— Что ты там упоминала про спокойный разговор? — принимаясь, как ни в чём не бывало, умываться, поинтересовался кошак.
Какой же он вредный, всё-таки!
— Для начала расскажите, почему считаете меня ведьмой, и что такого необычного мне забыла рассказать бабуля?
Бабушка Фина, как её привыкла называть я и многочисленные соседи нашей многоэтажке, была, в общем-то, обычной старушкой. Ни тебе тайн и секретов, ни мистических рассказов. После того, как не стало мамы, она взяла на себя заботу обо мне, и отличалась от болтливых соседок разве тем, что любила природу, занималась цветниками у подъезда и частенько выбиралась за город, прихватывая меня с собой.