– А ты мне ничего сказать не хочешь? – Марк приподнял одну бровь, спустив на тормозах мою грубость.
– Я бы хотела остаться одна, – выдержав его взгляд, ответила я. Запал закончился и меня как обычно начал подгрызать стыд за неблагодарное отношение к одному из немногих близких друзей, помогавших мне в трудные минуты и не просивших ничего взамен. – Пожалуйста, – добавила я.
Марк долго высматривал что-то, но больше ничего не спросил и молча исчез из комнаты.
Я устало опустилась на кровать и закрыла лицо руками, прислушиваясь к звукам в доме. В комнате за стеной спали девочки, а в комнате напротив спал брат. Родители Игоря занимали гостевую в конце коридора. На кухне постукивала посуда. По ходу, я и Федя были единственными не спавшими на весь дом.
Дом… Он был таким большим, заполненным мебелью, вещами, людьми, но для меня он был как поле после сбора урожая: уставшим и опустошенным.
Первые два дня после смерти Игоря мне не верилось, что настал конец. Что-то в моем сознании уверенно твердило, что он просто уехал куда-то, ушел в магазин, на работу или еще куда-нибудь. И только в день похорон, я поняла, что обманывала себя, но, даже понимая это, все равно продолжала обманывать и отрицать очевидное.
Наблюдая за родителями Игоря, я приходила к выводу, что они все увереннее склонялись именно к такому сценарию. А что? С ним они давно не жили и, возможно, для них действительно было проще внушить себе, что он где-то там – живет своей жизнью с женой и детьми, работает, строит планы, а не звонит им, потому что времени нет. Ну, а могила… Так это всего лишь могила. Фиг ее знает, зачем она вообще нужна.
Я же так не могла. Только не сейчас, когда я знала, что он не мертв и шанс на его полный возврат есть. И шанс реальный.
Глава 9. День девятый: напоминание
Повторный поход на кладбище мне пришлось отложить, чтобы подготовить все для стола, за которым мы должны были собраться на девятый день.
Мне не нравилась это. Игорь был жив, и каждый кусок сыра и буженины, которые я нарезала, каждая тарелка, которую наполняла салатами, каждый стакан, который ставила на стол, тормозили меня. Все это было неправильным.
Я знала, что сама решила не говорить ничего родителям Игоря, которые, в общем-то, и не особо интересовались чем-то, что многое скрыла от брата и даже Марка, но смотреть на этот поминальный фарс мне было до тошноты противно, как будто весь его смысл заключался в том, чтобы вдолбить всем без исключения, что конец Игоря все-таки настал и что то, что он возвращался домой было не более чем плодом нашего истощенного горем воображения.
– Как ты, Нина? Держишься?
Я кинула косой взгляд на Марка, беседовавшего с моим старым соседом Сашей.
Умно, конечно, было подослать ко мне телепата, но в случае с Ритой, не угадавшей даже с полом собственного ребенка и получившей вместо Катюшки Кирюшку, его ход попахивал отчаянием. Подозревать что-то – он подозревал, но сделать все равно ничего не мог.
– Держусь, – ответила я, стойко игнорируя зажатый в ее руке детский подгузник. – Что мне еще остается?
– Прости, что мы не пришли раньше. – Рита виновато опустила глаза. – Кирюшка болел.
– Я понимаю, – как можно добродушнее ответила я, глядя на посапывающего на ее руках младенца. – Слушай, а он не слишком мал еще, чтобы так его носить?
Малому было всего три с небольшим месяца. Я, конечно, мало знала о детях, то есть вообще ничего о них не знала до того момента, когда мы с Игорем удочерили Аню и Веру, которым уже тогда было десять, но мне почему-то казалось, что вот так таскать младенца на руках было неправильным.
– Если честно, – Рита покраснела, как вареный рак, – я понятия не имею, но по-другому он не спит, а у меня уже барабанные перепонки не выдерживают его плачь.
Я выкатила глаза, не зная, что на это ответить. Вот уж не ожидала такое услышать. И это меня еще плохой матерью называют?!
– Да не смотри ты так, – упрекнула горе-мать, – подержи его лучше, а я пока пойду выброшу подгузник.
– Не забудь только руки помыть, – поучила я, принимая на руки крестника. – Блин, чем вы его кормите? Тяжелый-то какой!
Рита уже, наверное, собиралась обругать меня, но малой проснулся и заплакал так, что мои барабанные перепонки почти сразу пошли трещинами.
– Ого! Какой ты горластый! – усмехнулась я, покачивая крестника на руках. – Горластый и пузатенький! – Кирюшка притих и деловито пустил слюни.