Самим царём был учрежден монашеский орден, члены которого становились не просто царскими слугами, а рыцарями веры, железной рукой которых должна была искореняться нечисть.
Сабли, наконечники стрел и серповидные лезвия их черешковых топоров (бердышей) были из чистого серебра, окропленного святой водой, и носили они чёрные одежды, как у опричников, с тем лишь отличием, что слева на груди у них была нашита белая лилия - символ чистоты и правосудия.
Спустя неделю со дня приезда в слободу Романа посетил гость, да не просто гость, а добрый человек, взявший его на работу в конюшни.
Имя носил он царское - Лев, и в ордене он был кем-то вроде духовного лидера и наставника. Поговаривали, что это с его подачи царь учредил орден, ибо бывал ранее Лев на Западе, да не только, и видел своими глазами и зло, и его деяния, и знал способы борьбы с таковым.
- Обжился ты, как я погляжу. - Лев зашёл прямо в конюшню, совершенно не смущаясь ни навозу, ни запаху. - Молодец! Я наблюдал за тобой, - продолжил он, не дав Роману и слова вставить, - с того самого дня, как увидел, как ты лошадь обуздал. Не было в тебе страха перед животиной, и рука твёрда была твоя, и сердце, и вера. Такому молодцу место не в конюшне.
- Благодарю вас, господин, но это нужный труд, и по-своему благородный.
- И скромен, и честен, - заметил с улыбкой Лев. - И это делает тебя ещё более ценным. Есть у меня для тебя задание. Важное и секретное, так сказать. И учти, отказ я не приму. Сможешь проверить на личном опыте, насколько я хорош в убеждении.
- Любая работа - честь для меня.
- Не боишься, что прикажу убивать? - прищурил один глаз его собеседник. - Тебя же в монастыре растили, и ты должен знать, что убийство - самый страшный грех.
- Не убийство самый страшный грех, а неверие, - ответил Рома, удивившись, откуда Лев узнал про монастырь.
- Вот он, истинно верующий! - с восхищением вскликнул Лев. - И я, чтобы ты знал, никогда бы такого не попросил. Не нам решать, кому жить, а кому умирать. Для этого есть Суд Божий. Так, значит, ты выполнишь мою просьбу? Будешь служить мне верой и правдой?
- Да, господин, - с готовностью ответил Роман, вспомнив слова настоятеля про великую роль.
- 3 -
К концу недели недобитое голодом население поредело ещё сильнее. Чумные дворы заколачивали вместе с живыми и мертвецами. На всех дорогах были поставлены заставы. Всех, кто пытался выехать, убивали и сжигали на больших кострах вместе со всем имуществом.
Люди дичали на глазах. Безумием охваченные они искали ответы в том едином, что оставалось нетронутым - религии, и быстрее, чем всходило солнце, распространялась молва о том, что беды, которыми было охвачено всё государство, были проделками сатаны, и его отродья бродили меж людей, распространяя голод и чуму.
Это стало и судом и приговором для многих ни в чём не повинных людей, таких же, как и их палачи, борющихся за жизнь. Изолированные посёлки охватили беспорядки. Люди тыкали друг в друга пальцами, сыпали обвинениями в колдовстве, чинили расправы, забывая обвиняемых камнями и палками, а порой и разрывая голыми руками. И неважно, что это ничего не меняло.
Рыбу приходилось отныне Саше ловить ночью. Так же и ночью она ходила в лес, уходя каждый раз всё дальше и дальше в поисках замёрзших ягод и хоть каких-то корений.
Все находки она прикрывала ветками и как можно скорее несла домой, надеясь, что ночь скрывала её от посторонних глаз.
- Я могла бы сделать больше, - шёпотом сказала она матери, сухими руками перебирающей скудную добычу.
Зелёный огонь тихо плясал в старой дырявой миске, поставленной возле спящих брата и отца. Тепло от него шло сильное, и, в отличие от обычного огня, не угрожало спалить избу.
- Саша, даже не заговаривай об этом, - шёпотом ответила мать. - Вчера только забили двоих. Нельзя! Никто не должен...
- Но мы не можем продолжать голодать! - повысила голос Саша. - Хворь я могу отвести от нас, но голод... Если мы не будем есть, то даже я не смогу помочь, а есть нам нечего! Мы медленно умираем, матушка, а ты не позволяешь мне ничего сделать!
- Что сделать? - тоже повысила голос мать.
- Мы можем уйти. - Саша взяла руки матери в свои, и с надеждой посмотрела ей в глаза. - Я выведу нас. Мы уйдём с этих проклятых земель в другие - тёплые, родючие, безлопастные. У нас будет новая жизнь, новый дом. Мы можем это получить. Я могу это сделать. - Глаза Саши, горящие надеждой, погасли так и не увидев в матушкиных того же огня, что горел в ней самой, когда она думала о новой безбедной жизни для себя и своей семьи.
- Нет, не можем, Сашенька, - снова шёпотом ответила мать. - Сейчас не можем. Слишком опасно.
Саша отпустила руки матери, и отвернулась от неё, пряча выступившие слёзы. Никогда мать не говорила ей, что её умения от сатаны. Наоборот, она всегда говорила, что этот дар был дан ей свыше, что она тот оплот добра, который так был нужен людям. Но, если она и правда так считала, то почему же так боялась малейшего его проявления? Если ей не жаль было себя, мужа своего, то отчего же она не жалела детей своих?
Шедший всю ночь снег с рассветом закончился. И не успело солнце бросить первые лучи на заснеженную землю, как белый покров окропила кровь.
- Что ж вы делаете, люди добрые? - Мать не успела удержать её. Саша растолкала людей, собравшихся посмотреть на зрелище, и подбежала к лежащему на снегу телу.
Это был мальчик не многим старше её брата, худющий до боли, с грязным лицом, которое теперь было покрыто застывшей на морозе кровью.
- Не лезь, девка! - Священнослужитель, с размерами которого не могла соперничать даже хорошо откормленная свинья, грубо оттолкнул её.
- Он просто хотел есть, - всхлипывая, пропищала девчушка лет шести, и показала пальчиком на руку мальчика, в которой был сжат кусок снега. Да это и снегом было сложно назвать. Его-то и выпало всего ничего, а то и вообще был кусок грязи с несколькими налипшими на него белыми хлопьями.
- Это же снег! Всего лишь снег!
- Не положено снег есть! - завизжал он. - Он был ненормальным! - Священнослужитель трижды перекрестился и пнул ногой коченеющее тело. - Туда ему и дорога! - Добрые люди одобряюще загалдели. - А ты, девка, знай своё место!
- А ты своё знаешь?
Нехорошо сверкнули глаза божьего человека. Морда его налилась отнюдь не праведной злобой. Крепко зажатый в руке посох дёрнулся, и Саша повалилась на бок. Снег обжёг разбитую щёку.
- Мужа нет тебе, чтобы научить, как вести себя, - прорычал священник. - Но боженька наш всё видит, не сомневайся!
- Я и не сомневаюсь, - тихо произнесла Саша, глядя вслед священнику. - И я тоже.
- Не стоит тебе, милочка, нарываться. - Саша вытерла рукавом кровь со щеки, и хмуро посмотрела на бабу Настасью. - У самой-то рыльце в пушке. Думаешь, никто не заметил, что избу-то вашу хворь обошла, что по ночам ты шляешься бог весть где? А я заметила!
Баба Настасья с вызовом глядела на Сашу. Её чересчур румяное лицо так и распирала уверенность и бесстрашие. "Я всё знаю, - беззвучно говорило оно. - Ты у меня на крючке".
Пальцы Саши начали покалывать, и в глазах появился яркий зеленоватый блеск расширяющихся зрачков, да такой, что её соседка сделала шаг назад.
- А вы, баба Настасья, думаете, никто не замечает, что румянец-то ваш уж больно сытый? - вкрадчивым голосом ответила ей Саша, делая шаг вперёд. - Что будет, если я бусы-то ваши с шеи сорву? - Саша щёлкнула пальцами перед лицом соседки, и та вздрогнула. - Будете ли вы так же румяны? - Саша сделала ещё один шаг. - Будут ли ваши дочери-страшили, прости меня Господи, так же самоуверенны? А, баба Настасья?
Женщина схватилась за свои бусы и очень быстро, как для своей комплекции, бросилась наутёк.