— Почему?! — Злата, как и многие, наивно полагала, что магия — игрушка для слабаков. Что она не приносит боли, горечи, смерти.
— Потому что потом через твоё тело пропускают все стихии. Сначала огонь, который заново выжигает. Потом землю, которая нещадно бьет и скребет свежие раны. Потом воздух, чей холод сковывает и режет не хуже цепей и меча. Вода, чьи потоки не дают вздохнуть и перевести дух. Молния и электричество… Это то, что нельзя описать, но одно-единственное желание в этот момент — сдохнуть, чтобы, наконец, прекратить все это. Но вот в твое тело приходит живой дух — и ты понимаешь, что не зря терпела. Что теперь ты — часть природы, часть Земли, часть чего-то огромного и могущественного. И ты всегда можешь положиться на силу этого «чего-то». Оно никогда не отказывает своим детям.
— У меня… нет слов. — Я подняла глаза и встретилась взглядом с Елизаром. Он сидел рядом с Марком, и глаза его странно смотрели на меня, словно пытались душу вывернуть наизнанку. — Ты никогда не рассказывала об этом. Теперь я понимаю, почему ты так изменилась, солнечная девочка.
— Не поэтому, — качнула я головой.
Нужно было промолчать, тут же одернула я себя, да поздно уже было.
— А почему? — спросила невеста Тагашева, словно мы с ней были такими заядлыми подружками.
— Ни почему, Злата. Не хочу об этом говорить…
— Ярослава, она такая. Радостью делится охотно, но горе всегда держит в себе. — Марк неодобрительно покачал головой.
Альбина положила руку мне на запястье, сжала.
— Расскажи. Дальше нас это не уйдет, а тебе станет легче…
— Нет, не станет.
Я встала и пошла в дом. Мне не хотелось кому-то об этом рассказывать. Я вообще считала, что только воистину святые люди способны, однажды обманувшись, довериться кому-то снова. Я обманулась. Я не святая. И даже не блаженная. Поэтому и о том, почему я так… изменилась, никто не узнает.
Конечно, это не вежливо. Конечно, очень грубо. Но если у них есть ко мне хоть капля уважения, меня не осудят.
Ноги сами привели к чердаку. Мое место, мое логово, колдовской круг… Здесь все пахло воском, травами, что висели под потолком. Здесь даже магия, открывающаяся далеко не всем — а точнее, единицам — чувствовалась четче, чем в каком-либо другом месте.
Села на широкий подоконник, посмотрела в окно. Благо, окна выходили в другую сторону, и людей, праздновавших внизу, я не видела. Я вообще была не здесь. Душой, по крайней мере.
…Я хорошо помню, как удивилась той первой боли, что почувствовала от отца, от Виктора. Он никогда не кричал на меня, даже голоса не повышал, что уж говорить о рукоприкладстве? .. А тут с размаха, по лицу. Голова дернулась, и звякнули цепи.
После обряда, когда меня сняли с алтаря, я была не сильно похожа на человека, скорее на труп. Отнюдь не первой свежести, к слову сказать. А сейчас… Сейчас я висела у стены, в трех метрах от нарисованной мной же пентаграммы. Руки, ноги и даже шею — сковывал приний. И первой наивной мыслью было, что меня пытаются защитить от самой себя, что Виктор просто знает что-то, чего не знаю я, что внутри меня после посвящения проснется монстр, которого и пытаются сдержать этими цепями…
На эти доводы Коншин захохотал мне в лицо и, все еще давясь смехом, махнул рукой другим мракаурам. Цепи перестали позвякивать. Теперь в зале стоял непрерывающийся звон. Я билась в цепях, как зверь. Ведь даже зверь может кое-что соображать.
На середину пентаграммы втолкнули парня. Высокий, по-спортивному сложенный, он был человеком. Как и я когда-то. С черными, как смоль, чуть вьющимися короткими волосами и серо-голубыми глазами. В общем-то ничего примечательного. Если бы не одно «но».
— Помнишь, я забрал у тебя тот древний фолиант? — с издевкой спросил Виктор, подходя ко мне. — Не хочешь спросить — почему?
Не хочу. Но нужно. Хоть и знаю теперь, что вряд ли это было что-то хорошее.
— И? — Я с вызовом посмотрела на главного мракаура. Вызов — вот то единственное, что мне осталось. Потому что веру, любовь к нему и даже надежду на то, что это всего лишь игра — я потеряла. Теперь я могла чувствовать его эмоции, как свои. И училась отделять их от своих. Быстро училась.
— Потому что я не хотел, чтобы ты знала одну вещь. Провести обряд — это только начало. Обряд — это договор с природой, что да, есть такая девушка, которая подойдет как проводник силы в мир земной. Получить полноценную ведьму, ведьму, чья сила будет равна силе всех стихий, гораздо сложнее. Потому что там появляется один маленький нюанс.
Я задрала бровь.
— Этой девушке нужно всего лишь пережить то, что хуже смерти.
— Нет! — бешено заорала я, рванувшись так, что захрустели кости в запястьях. — Ты не посмеешь его тронуть! Нет! ..
А Андрей стоял и совершенно пустыми глазами смотрел на меня. Конечно, хватило бы минуты наедине с любым мракауром, чтобы промыть ему мозги. И сделать из него послушную — а главное, молчаливую — овцу. Хотя с сопротивляющейся добычей мракаурам всегда интереснее.
Мой взгляд наткнулся на Кирилла. Он стоял в шаге от границы пентаграммы и смотрел мне в глаза. Там, в глубине черных глаз, я увидела то, что люди иногда называют сочувствием.
Это он зачаровал Андрея, поняла я. Чтобы мне было не так больно смотреть на то, как любимый человек бьется в предсмертной агонии.
— Ты в этом так уверена? — насмешливо переспросил Коншин.
И метнулся ко мне. Лицо снова обожгло словно огнем, а голова больно приложилась виском о стену.
— Это тебе за то, что помогла Елизару сбежать!
Еще один удар. Голова развернулась в другую сторону.
— Это за то, что перечила мне все эти годы!
И последний. Самый сильный… Зубы клацнули друг о друга, я прикусила язык и щеку до крови, которая тут же стала собираться во рту.
— А это… Просто в довесок!
Виктор взял меня жесткими пальцами за подбородок, приподнял так, что наши глаза оказались на одном уровне.
— Два года, девочка. Я просто дарю тебе два года жизни. Их ты потратишь на оттачивание собственных навыков и на вхождение в силу. Так сказано в твоем ведьминском учебнике, значит, так я и сделаю. Мне не нужен брак. Но, как я уже говорил, перед этим, чтобы, так сказать, запустить механизм развития силы, ты должна посмотреть, как он умрет.
Андрей даже не дернулся. Не дернулся он и тогда, когда длинные клыки Коншина вошли туда, где на шее билась голубоватая жилка.
Я рвалась, металась, кричала, проклинала, выла… Призывала силу, которая теперь была обязана приходить по первому же зову. Но она не пришла. И тогда я прибегла — видимо, от отчаянья, ибо где был мой мозг?! — к последнему шансу.
— Кирилл! Я умоляю тебя! .. — прошептала я едва слышно, но Чернов лишь отвернулся от меня, потому что, как ни крути, своя шкура ближе к телу.
А из Андрея, из моего Андрея, медленно, с каждым новым глотком уходила жизнь… Он бледнел, глаза тухли, а тело даже не сопротивлялось. Но вдруг сознанию вернулась осмысленность. Его рука дернулась ко мне, потом к шее, к мучителю, в попытке оторвать вампира от собственной шеи, но тот лишь усмехнулся, пустив на грудь парня кровавую струйку.
И я поняла, почему это так называется — «хуже, чем смерть». Потому что перед собственной смертью ты можешь что-то сделать, можешь хотя бы попытаться ее отсрочить. А это…
Я вывихнула лодыжки и сломала запястья, но он все равно умер, истекая кровью, которая с каждой секундой все ближе подбиралась к моим ногам. Коншин специально оставил парня так. Чтобы я все видела и мучилась еще сильнее от осознания, кто виноват в его смерти.
Андрей умер потому, что я оказалась никудышной ведьмой. Я оказалась слабачкой, недостойной его.
Андрей умер потому, что я была нужна Виктору Коншину. Даже не я — моя сила. Та, что пробудилась во мне в тот момент, когда сердце моего любимого человека стукнуло в последний раз…