Бляшкину пришлось пару раз отлучиться из правления. Ненадолго. Но даже это доставило ему невыразимую душевную рану: совсем не хотелось расставаться со столь ценным сотрудником. Впрочем, одна из отлучек была связана с походом в сельпо, дабы купить что-нибудь к чаю. На свое усмотрение. Ибо Яна на соответствующий вопрос ответила: «Йогурт какой-нибудь».
Бляшкин скупил в сельпо все йогруты, включая просроченные, взял батон белого. Вчерашний. Поскольку сегодняшнего не было, и еще купил полкило залежалой колбасы, так как незалежалая отсутствовала.
По ехидному взгляду скучавшей за прилавком, в окружении мух, дородной Клавкиной сестры, председатель понял: она в курсе новой сотрудницы, только вот спросить побаивается. Бляшкина вообще в селе многие побаивались, особенно пьяного. Да и к трезвому относились с опаской.
Вернувшись в правление, председатель распихал йогурты по полкам в холодильнике, с некоторой тоской поглядел на «Абсолют»: «Грамм двести не помешало б» – подумал, и принялся нарезать бутерброды, включив электрический чайник.
Совместного обеда – к одновременной досаде и радости Бляшкина – не получилось. Яна так и не оторвалась от работы. Наконец, где в полдевятого она произнесла:
– Ну, кажется, все.
Бляшкин глянул на часы и с улыбкой произнес:
– Переработали сегодня, я вас, энта, премирую – и тотчас вспомнил, что оклад Яне не назначил, а она и не спросила. «Странная, все-таки, она какая-то» – подумал председатель, но развивать данную мысль не стал. Им овладело иное состояние, не испытываемое – уже страшно подумать – сколько лет.
– Ну, все, я пошла, – произнесла бухгалтер, вставая со стула и слегка потягиваясь, чем взволновала Бляшкина еще больше.
– Я провожу, – произнес он неуверенно, жутко боясь отказа.
– Да я вроде запомнила дорогу, хотя, но, если хотите, пойдемте.
– Ага, – произнес Бляшкин со счастливой улыбкой и зачем-то схватил висевшую который уж год без надобности, на гвозде, милицейскую фуражку.
Столкнувшись с удивленным бухгалтерским взглядом, повесил фуражку обратно.
Яна рассмеялась, натянула свитер и они отправились знакомой уже дорогой.
… Домой Бляшкин возвращался в темноте, как ни странно совершено не голодный, хотя кроме двух бутербродов ничего за день и не съел. И это при том, что на отсутствие аппетита никогда не жаловался. В дом решил не заходить, видеть жену не хотелось: ни бурчащую, ни вообще никакую. Поэтому решил задами пробраться в хибарку.
Не вышло. Супруга, в накинутой на плечи телогрейке, трениках и в резиновых сапогах, восседала на пороге хибарки – он разглядел в сумраке ее объемный силуэт.
– Ну что, околдовала тебя ведьма-то, – последовал то ли вопрос, то ли констатация факта, с нотками в голосе, не предвещавшими ничего хорошего.
Полночи потом соседи слушали: страсть как брехался председатель со своею женой.
Глава 6
Следующая неделя-другая были похожи. Яна старательно вела бухгалтерию, Бляшкин – село, к светлому капиталистическому будущему. У него словно второе дыхание открылось. Он сам постирал найденным в саду огрызком хозяйственного мыла, в эмалированном тазу с холодной водой, свою милицейскую рубашку и отгладил ее – тоже сам, и еще стал под нее надевать тельняшку. В оную раньше облачался только в день военно-морского флота, в рядах которого отслужил положенные три года. А теперь вот ему казалось, что это должно произвести на Яну впечатление.
Еще Бляшкин ремонт в полуразвалившейся сельхозтехнике затеял. «На кой?» – спрашивал у него старожил Гаврилыч, время от времени, с палочкой и в накинутом на плечи старом выцветшем солдатском кителе, навещавший председателя и дававший ему советы. Как ему казалось – ценные. Тот лишь, морща лоб и хмуря брови, отмахивался – не до тебя, не мешай. Занят.
С женой Бляшкин так и не помирился. Ночевал в хибарке, все тем же старым овчинным тулупом накрываясь, питался в правлении, домой, даже на терраску, не заходил. Пса и кота кормил, а кур и скотину – нет. На жену оставил. Та также не шла на примирение, но и скандалы с той памятной ночи не закатывала. Супруги нарочито игнорировали друг друга.
Бабы по деревне судачили: «Околдовала ведьма-то председателя. Ишь, страсть какая. Вон, и не пьет сколько уже и, кажись, не матерится. Беда с ним».
Радоваться ж надо, раз не пьет-то. И не такой смурной. В морду за эти две недели никому не дал. Ан нет: «Околдовала – говорили – змея». Радовался в селе непьющему Бляшкину только Пирсов – кудрявый малахольный мужичок, некогда мотавший в сельхозтехнике моторы и не раз получавший от Бляшкина в эту саму морду.