А Мария де Сосайя, вне всякого сомнения, была самой что ни на есть окаянной ведьмой из всех приговоренных. Ей исполнилось восемьдесят, когда ее унесла в мир иной тюремная эпидемия, а была она родом из Рентерии. Все знали, что она уже давно была настоящей ведьмой. Она сама уверяла, что принадлежит к ведовской секте с десяти лет. Рассказывала, будто умеет с помощью чудодейственной мази летать по воздуху с головокружительной быстротой, благодаря чему неоднократно добиралась до места проведения шабаша. Эту мазь она обещала передать инквизиторам, хотя вручение оной нигде не было зафиксировано. Она-де в течение многих лет заходила в крестьянские дома с намерением навести порчу на младенцев, едва те оставались без присмотра. Приобщила к колдовству два десятка человек. Похвалялась перед трибуналом, что на протяжении долгих лет общения с нечистым заколдовала восемь человек, двое из которых в итоге скончались. Однажды она заказала портнихе из Рентерии юбку и, недовольная результатом, страшно разозлилась. Несмотря на предложение портнихи исправить недостатки, она вручила бедняжке отравленное яблоко. И та умерла через шесть месяцев после того, как его съела.
Даже молодой священник испытал на себе колдовские чары Марии де Сосайя, которая пускала их в ход, как только он отправлялся на охоту.
— Эй, святой отец! Убейте побольше зайцев да побалуйте зайчатиной соседей, — говорила она, высунувшись из окна и криво улыбаясь.
Она сама призналась во время допроса, что, стоило ей увидеть, как он идет на охоту в красивом платье, да с собакой, да с видом опытного охотника, выслеживающего добычу, как тут же принималась готовить зелье, с помощью которого превращалась в зайца и скакала весь день у него перед носом. А его легавые никак не могли ее догнать. И тогда священник сдавался и возвращался с охоты без добычи, еле передвигая ноги от усталости и сгорая от стыда.
Кроме того, Мария де Сосайя призналась, что регулярно вступала в плотское сношение с дьяволом по понедельникам, средам и пятницам.
— И обычным способом, и сзади. И спереди я получала такое же удовольствие, как от обыкновенного мужчины, хотя и испытывала боль, потому что член у него гораздо больше и тверже против обыкновенного.
Сие заявление вогнало в краску сеньоров инквизиторов, они потупили взгляд и пару раз перекрестились. Жители деревни, едва завидев Марию, начинали кидать в нее камни. Стайка нахальных молокососов, несмотря на ее дружбу с дьяволом, преследовала ее по пятам, выкрикивая оскорбления, в том числе называя ее ведьмой. Учитывая все эти безобразия, а также ее губительное влияние на общину, было решено, что Мария должна умереть.
Она оказалась единственной признавшей свою вину из тех, кого приговорили к сожжению, хотя политика инквизиции была совершенной ясна: после исповеди каждый покаявшийся торжественно принимается обратно в лоно матери-церкви, а во время аутодафе ему объявляется прощение, дабы все видели великодушие святой инквизиции. Однако преступления Марии были слишком тяжкими, чтобы ее можно было помиловать. Треклятая эпидемия унесла ее на тот свет за три месяца до казни.
Инквизиторы Бесерра и Саласар пришли к мысли, что эта таинственная болезнь, которую не в состоянии распознать лучшие врачи, есть не что иное, как козни дьявола, поскольку когда врачи признали заключенных излечившимися и объявили их здоровыми, на тех снова напала лихорадка.
Все это инквизиторам было не внове. Многие из ведьм утверждали, что, несмотря на толщину и прочность тюремных стен, дьявол по-прежнему наведывается к ним по ночам для совокупления. Очевидно, что лукавый поспешил с помощью своих чар погубить их прежде, чем те успели исповедаться и навредить таким образом интересам секты. Несмотря на это, скончавшиеся преступники были осуждены in absentia.[2]
Останки еретиков тщательно сохранялись вплоть до самого аутодафе, во время которого их несли в гробах позади соответствующей фигуры. Потом гробы вместе со скульптурами были преданы огню. Инквизиция заказала в этот день тринадцать возов дров, за которые было уплачено триста девяносто семь реалов.