Иногда на рассвете до Май доносились крики, так называемые ирринткси; они обладают свойством перелетать через горы: пастухи обмениваются ими, чтобы не чувствовать одиночества. Май слышала, что голоса эти дрожат, прерываются и лишены обычной бодрости: говорили, что если крик, прозвучавший в ответ на ирринткси, издает ведьма, то пастух не избавится от наведенной порчи до конца своих дней.
Май добралась до Логроньо в среду, за две недели до аутодафе над ведьмами и колдунами. Первые лучи солнца уже окрасили в розовый цвет линию горизонта и уверенно заскользили по земле и крышам домов, превращая листья деревьев в диковинные ювелирные украшения, унизанные жемчугом росы. Май, понуро глядя себе под ноги, медленно шагала по узким и темным улочкам города, пока наконец не оказалась на площади Святого Якова. Здесь пространство внезапно раздвинулось перед ней, вызывая у нее ощущение собственной ничтожности. Над ней нависало всей своей громадой тяжелое здание инквизиции, и она затрепетала от страха. На мгновение фасад показался ей мордой огромного чудовища, выточенного из камня цвета сливочного масла: окна были глазами, а портал входа — огромной пастью, готовой в любой момент ее поглотить.
Она вцепилась в поводья Бельтрана и затаилась в тени галереи. Город пробуждался у нее на глазах. Улицы его были уже охвачены привычной суетой. Торговцы открывали лавки, цирюльни приняли первых посетителей, женщины несли к прачечной корзины с грязным бельем, пекарня начала работать уже пару часов назад, и в воздухе витал неповторимый запах свежевыпеченного хлеба…
— Спокойно, спокойно, здесь живет много людей. Наверняка на нас даже не обратят внимания, — ободряла Май осла Бельтрана, который с момента их прихода не переставал кричать с какой-то непонятной тоской в голосе.
В здании трибунала располагались зал судебных заседаний, архив, библиотека, часовня и личные покои инквизиторов с их кабинетами. Люди болтали, что подозреваемые, едва попав в здание, тут же терялись в лабиринте темниц и канцелярий, а выйти оттуда с незапятнанной репутацией было практически невозможно. Достаточно было кому-то дать показания против соседа: дескать, тот богохульствовал или признался ему в совершении предосудительного поступка, — как святая инквизиция не мешкая выносила решение о задержании обвиняемого.
Арестованным не сообщали, какое обвинение против них выдвинуто, однако принуждали к покаянию в своих прегрешениях. Бедняги ломали голову, недоумевая, в чем их могли обвинять, и в конце концов под пытками сознавались в чем угодно, лишь бы только прекратились истязания. Подсудимые на год или на два, смотря по тому, как долго длилось разбирательство, исчезали с лица земли. Пока дело не было закрыто и приговор не зачитан во время аутодафе, инквизиция не была обязана раскрывать имена узников секретных тюрем, а уж тем более сообщать, живы они или нет.
Поэтому Май не осмелилась приблизиться к стражнику, застывшему у входа в здание трибунала, и спросить об Эдерре. Девушка расположилась на другой стороне площади напротив обитых железом дверей главного входа. С этого места ей было хорошо видно, только как расхаживал туда-сюда молодой человек, охранявший вход, и как садовники боролись с густой порослью плюща на обрамлявших двор каменных колоннах. Май жалела, что не обладает способностью видеть сквозь стены, ей так хотелось пронзить взглядом их плиты из тесаного камня.
Целых три дня она ни на минуту не сводила взгляда с двери, мысленно беря на заметку каждого человека, входившего или выходившего из здания, осторожно расспрашивая прохожих, которые, видя ее интерес к небезопасным тайнам, смотрели на нее с испугом и шептали:
— Держи рот на замке, со святой инквизицией шутки плохи.
Несмотря на их неразговорчивость, Май все же выяснила, что среди людей, входивших и выходивших из здания, были тюремщики, секретари, врачи, священники, судебные исполнители и достаточно много мирян, называемых доверенными. Эти последние доносили на своих соседей и даже превращали свои жилища в тюрьму в обмен на изъятие из обычной юрисдикции и право украсить гербом инквизиции двери своих домов, должно быть, для придания блеска собственному имени.
На третий день ожидания из здания вышел человек с рожком глашатая на шее, кипой бумаг под мышкой и ведром с кистью. Он начал обмазывать клеем стены близ стоящих домов и, насвистывая, наклеивать на них бумажные листы.