Седьмого ноября на площади Святого Якова при огромном стечении народа были зачитаны приговоры тридцати одному обвиняемому по делу дьявольской секты. Из них только восемнадцать дожило до этого дня.
Несмотря на аутодафе и полный разгром наперсников Сатаны, у власти предержащей долгое время оставались основания подозревать, что сектанты продолжают сеять заразу на севере Испании, и Верховный совет занял в отношении Баскони и Нары выжидательную позицию. Уже после аутодафе было задержано сто два человека, и тайные тюрьмы инквизиции продолжали наполняться подозреваемыми. Допросы с пристрастием велись до тех пор, пока те не выкладывали всю подноготную о своих темных делишках. Все это время родные и близкие узников оставались в неведении относительно их местонахождения.
Среди арестованных находилась и женщина, прозванная за небывалую красоту Эдеррой. Она ходила по городам и весям, выступая в роли искусной целительницы: знахарки, травницы, лекаря, костоправа и парфюмера в одном лице. В обмен на свои услуги она получала от своих клиентов и одежду, и пищу, и кров. Ей были известны все лечебные травы, она умела готовить отвары, микстуры, мази и примочки, знала, как они сочетаются друг с другом. Но самое главное, она умела выбирать время, когда действие этих снадобий многократно усиливалось. Знания, которыми обладала Эдерра, передавались друг другу женщинами-ведуньями с незапамятных времен, из поколения в поколение.
Ее схватили в Сугаррамурди по доносу врача, который не преминул воспользоваться случаем избавиться от соперницы, способной излечить мужское бессилие или гораздо надежнее, чем он, снять боль у роженицы. Он заявил инквизиторам, что это обезболивание входит в явное противоречие с Божьим установлением, согласно которому женщина должна рожать в муках, о чем и говорится в Книге Бытия. Кем же возомнила себя эта несчастная, осмелившись перечить самому Господу Богу?
С тех пор как Эдерра исчезла, ее постоянная спутница, тихая девушка по имени Май де Лабастиде д’Арманьяк, не оставляла надежды разыскать ее, потому что без Эдерры она чувствовала себя покинутым несмышленышем. Некому было помочь ей распознать очертания зверей и предметов в нагромождении скал у дороги, в чем особенно сильна была Эдерра. И не с кем было теперь танцевать в полнолуние голой и с закрытыми глазами. Эдерру следовало отыскать во что бы то ни стало.
В тот день, когда в Логроньо состоялось аутодафе, Май де Лабастиде находилась среди зрителей на площади Святого Якова. Напрягая зрение, она пыталась разглядеть лицо Эдерры под капюшонами или санбенито[3] осужденных к смерти на костре.
Но Май так и не удалось найти ее, и не понятно было, хорошо это или плохо. Эдерра вполне могла оказаться в числе подозреваемых и теперь томилась в одной из темниц инквизиции. А вдруг она уже умерла во время тюремной эпидемии, о которой все только и говорили? Май даже и думать не хотелось о таком исходе. Просто невозможно представить себе Эдерру мертвой! Если бы та умерла, Май почувствовала бы это. А может, и нет! Не исключено, что ей не дано это знать, потому что, несмотря на все признаки, от самого рождения указывавшие на то, что она ведьма, Май так ею и не стала. Ее чары действовали наполовину, а предсказания, как правило, были лишены всякого смысла.
Май была очень опечалена тем, то ей не удалось найти Эдерру на площади Святого Якова во время аутодафе, настолько опечалена, что у нее перехватило в горле. Это ощущение было ей знакомо. Сначала в таких случаях ей начинало казаться, будто невидимая рука сильно сжимает ей сердце, рот переполнялся густой, смешанной с горечью слюной. Потом в горле у нее возникал клубок грубой шерсти, проглотить который ей, несмотря на все старания, никак не удавалось, так что у нее почти перекрывало дыхание.
Эдерра объяснила ей, что в таких случаях большинство смертных начинает лить слезы. Только вот Май никогда в жизни, ни в младенчестве, ни когда Эдерра пыталась вызвать у нее плач, рассказывая страшные истории о невинных детях, похищенных злобными существами, которые варили малюток на медленном огне с добавлением травы, от которой косточки делались мягкими, словно капуста; ни когда месяцами мазала ей глаза вонючим варевом, от которого щипало под веками… Короче, Эдерре, несмотря на все старания, так и не удалось выдавить у нее ни одной слезинки.