Брат Педро, стоило ему почувствовать, как веревки врезаются в тело, закричал, что признается, но, как только пытку приостановили, опять начал упорствовать, умоляя, чтобы его отпустили ради всего святого.
— Конечно же мы вас отпустим, дружище, — вкрадчиво ответил Валье чуть ли не отеческим тоном. — Мы люди понятливые, понимаем, что есть человеческие слабости, которыми управлять невозможно. Единственное, чего мы хотим, это чтобы вы сознались, и вы сразу почувствуете себя лучше. Все станет гораздо легче, и уже не будет боли. Будьте же разумны, исповедуйтесь.
Брат Педро мгновение помолчал с закрытыми глазами. Казалось, он обдумывает совет инквизитора, пока не открыл рот, чтобы выдохнуть:
— Нет! — И тут же начал сучить ногами и кричать, как сумасшедший, сотрясаясь всем телом; изо рта у него пошла пена, и он впал в такое неистовство, что продолжать пытку уже не имело смысла.
Когда наступил черед его кузена Хуана де ла Борда, результат был еще более плачевным. При первом натяжении веревки монах почувствовал такую резкую боль и ужас, что спустя несколько мгновений провалился в темный колодец беспамятства. Палач подошел и приподнял ему веки, повернулся к инквизиторам и покачал головой, заявив, что бесполезно и пытаться, поскольку этот человек еще не скоро придет в себя.
Трибунал сообщил Верховному совету, что решил вновь провести голосование по делам обоих монахов, учитывая, что многие из свидетелей, давшие против них показания, впоследствии сами начали себе противоречить. Единогласным решением им была сохранена жизнь, однако наказание должно было быть равносильным смертной казни. Они выйдут на аутодафе в санбенито, им зачитают приговор, они отрекутся от своей ереси, их лишат церковного сана, а затем сошлют на галеры его величества — гребцами. А если им доведется выжить на галерах, то остаток жизни они проведут в монастыре.
Саласар почувствовал себя отчасти счастливым, что ему хотя бы так удалось спасти жизнь обоим монахам, и он решил воспользоваться тем же приемом, чтобы попытаться спасти от костра их матерей. Те, как и их сыновья, настаивали на своей невиновности. Так что Саласар вновь прибегнул к пыткам, надеясь таким образом помочь им избежать смерти. Ему показалось, что женщины в таком возрасте не выдержат боли и покаются. Это был единственный способ их спасти. Поэтому в ночь перед наложением пыток он спустился в подвал инквизиционного трибунала и отыскал камеру, в которой содержались обе женщины.
— Господь не любит воительниц, сеньоры, он любит верующих, — сказал он им. — Ложь является грехом, но гораздо меньшим, чем грех самоубийства вследствие собственного упрямства. Понимаете меня?
Тогда одна из них уверила его, что им не в чем каяться, поэтому ложное признание отнюдь не улучшит их самочувствие. Да, они спасли бы свое тело, зато признанием, будто бы они вступали в сношения с дьяволом, заключили бы душу в темницу ада навеки. По их словам, они осознали, что не так уж и несчастны, поскольку им удалось освободиться от петли тоски и страха, которая в какой-то момент сдавила им горло. Они уже не испытывают жалости к самим себе, а те, кто оболгал себя и признал колдуном в обмен на жизнь, вызывают у них глубочайшее сострадание.
— Даже вы, ваша милость, внушаете нам жалость, поскольку мы видим, что вам предстоит нас пережить, а ведь мысль о том, что вы совершили такую несправедливость, не даст вам покоя.
Саласар вечно будет помнить эти слова. Он был уверен в том, что это своего рода приговор, который когда-нибудь будет приведен в исполнение. Обе женщины переносили истязания с высоко поднятой головой, хотя это оказалось не под силу многим молодым и крепким людям, и закончили жизнь на костре, не переставая повторять, что они не ведьмы, и вновь подтвердив репутацию Саласара как жестокого и безжалостного изверга, который наслаждается, подвергая пыткам старушек.
Саласар смял письмо Валье и Бесерра. Они написали его лишь для того, чтобы поставить его в известность. Они уже приступили к арестам, допросам и пыткам; их абсолютно не волновало, что он по этому поводу скажет. Оба инквизитора воспользовались его отсутствием, чтобы поступить так, как им заблагорассудится. Это привело его в скверное настроение. Он с презрением швырнул письмо на стол и стал ходить из угла в угол, как зверь в клетке. Ему надо было что-то делать. На этот раз он не собирался молча смотреть, как они мешают ему делать свое дело. Его уже не волновало, что о нем могут сказать соперники, на этот раз он воспользуется своими дружескими отношениями с главным инквизитором, чтобы выдвинуть ряд обвинений против своих коллег.