Люди не любят и боятся особенных, тех, кто выбивается из стройного ряда среднестатистических. Раньше таких, как я, сжигали на кострах, но и сейчас нам живется непросто, даже взрослым. А что говорить о детях, которые еще не умеют себя контролировать и не умеют защищаться?
Бабушка отдала меня в детский сад в три года, отдала, а потом до самой смерти корила себя за это. В садике мне было плохо, с самого первого дня, с того памятного момента, как воспитательница Софья Васильевна окинула меня профессиональным взглядом и вынесла вердикт:
– Сложный случай!
Наверное, у нее тоже был дар видения. Вот чего у нее точно не было, так это терпения, а я оказалась «сложным случаем», самым сложным во всей группе. Возможно, и в самом деле, чего уж там! Я не общалась ни с воспитателями, ни с нянечками, ни с остальными детьми. Безликим казенным игрушкам я предпочитала самодельную вязаную куклу Матильду, может, и страшненькую, но горячо любимую, помогающую пережить разлуку с бабушкой и продержаться до вечера.
Куклу Софья Васильевна отобрала ровно через неделю. Чем-то она ее раздражала, моя Матильда. Я не кричала и не плакала, я просто держала куклу так крепко, что побелели пальцы. Наверное, я тоже виновата в том, что случилось. Наверное, прояви я гибкость и покорность, вечером получила бы свою куклу обратно, но я была «сложным случаем»…
У меня в руках осталось вязаное тельце, а Софье Васильевне досталась голова – смешные косички из ниток, разноцветные глаза-пуговицы. Несчастная Матильда оказалась в мусорном ведре, а я на весь тихий час – в углу. Я должна была хорошенько подумать над своим поведением и стать наконец управляемым ребенком.
Я подумала, очень хорошо подумала. Я подумала, как это, наверное, плохо, когда у тебя болит голова и не помогает ни одна таблетка в мире. Моя мучительница сначала поморщилась, потом раздраженно потерла виски и полезла в сумочку за лекарством.
Наказание закончилось, когда Софью Васильевну забрала «Скорая». Про меня просто забыли, и я смогла вызволить Матильду из мусорного ведра. Разноцветные глаза-пуговицы смотрели на меня с жалостью и лишь самую малость с укором. Я едва не расплакалась, удержалась в самый последний момент лишь потому, что бабушка говорила, что такие, как мы, никогда не плачут. Наверное, именно в тот день, баюкая свою мертвую куклу, я впервые почувствовала в себе силу.
Тот мальчишка был самый обыкновенный, горластый и злой, как все мальчишки. В старшей группе он обзывал меня дурой, дергал за косички и подставлял подножки. Я терпела, потому что бабушка утверждала, что все это мелочи, которые не стоят моего внимания. Я даже пыталась убедить себя в том, что так оно и есть на самом деле, пока он не перешел границы дозволенного.
Не знаю, все ли ведьмы это чувствуют, но я терпеть не могу, когда наступают на мою тень. Это не то чтобы очень больно, но весьма ощутимо и до одури неприятно. А он не просто наступал, он топтался по моей тени, вбивал ее в пыль спортивной площадки и смеялся. Не помогали ни слезы, ни просьбы, и я потеряла самоконтроль.
Он просто упал, молча рухнул к моим ногам. Я отступила на шаг, поправила сползший гольф и шепотом, чтобы слышал только он один, сказала:
– Никогда не обижай мою тень.
Он больше не обижал, он вообще больше не пришел в детский сад, а я начала серьезно задумываться над самоконтролем.
Нет, нельзя сказать, что впредь я никогда не пользовалась тем, что обычные люди называют дурным глазом, всякое бывало – я же ведьма, а не святая! – но дозировать силы научилась уже к третьему классу, а вот справляться с фобией у меня не получалось до сих пор. Мое счастье, что об этом никто не знает, а то бы засмеяли: авторитетная ведьма, а боится такой ерунды…
– …А что, дышать свежим воздухом запрещено? – буркнула я и открыла глаза.
Смотреть сначала нужно вниз, так будет проще. Под ногами черные плиты, кое-где потрескавшиеся, местами припорошенные прошлогодними листьями. Интересно, откуда листья на шестнадцатом этаже? Над головой… это уже сложнее, смотреть вверх, зная, что внизу бездна глубиною в шестнадцать этажей, – то еще испытание. Чтобы запрокинуть голову, пришлось вцепиться рукой в дверную ручку. Я вцепилась и почти до крови закусила губу. Небо, такое же черное, как плиты под ногами, но прошитое нестерпимо яркими звездами, разделенное пополам призрачной лунной дорожкой. Не нужно было тянуть до вечера, днем было бы проще, но теперь уж что! Вот она – крыша, вот оно – небо, а вот тот, кто смеет надо мной насмехаться!
Он сидел на бетонном ограждении, так близко к краю крыши, что меня замутило от страха. Широкоплечий, спортивный, с развевающимися на ветру волосами. Наверное, нет, даже наверняка он был красивым. Я не особенно разбираюсь в мужской красоте, но настоящего мужика вижу сразу. Или не вижу, а нутром чую?..