Будучи эстетом (в Сан-Франциско он один из организаторов Клуба богемы, колумнист и интеллектуальный деспот, фланирующий по улицам города с револьвером в кармане и тростью в руке), Бирс захотел придать своей жизни завершенность. Прекрасно осознавая цену этого жеста и увидев, что мозаика складывается, он сделал последний шаг, превративший его во «всадника в небе» и позволивший совпасть до конца со своей судьбой. И тогда, вздохнув полной грудью и пришпорив коня, он двинулся навстречу смерти.
Амброз Бирс в Богемской роще, 1894–1896 г.
Его младший современник Джек Лондон назовет один из своих рассказов «Любовь к жизни». Бирс развернут в другую сторону, он всегда будет вглядываться в лицо смерти. Для него это самая важная встреча. В «Случае на мосту через Совиный ручей» Бирс так и напишет: «Смерть — значительная особа!»
С молчаливой величавостью сфинкса взирает он с небес, напоминая о данном ему сан-францисским светом прозвище Almiqhty God Bierse — «Всемогущий Бог Бирс», составленное из его инициалов.
Кэри Маквильямс в книге «Ambrose Bierce: A Biography» приводит более двадцати пяти слов, характеризующих Бирса: «великий, желчный, идеалист, циник, угрюмый, раздражительный, радостный, скверный, садист, обскурант, извращенец, знаменитый, жестокий, добрый, дьявол, бог, мизантроп, поэт, реалист, писавший романтические произведения, искусный сатирик и в какой-то мере шарлатан».
Независимость его суждений, нежелание и неумение подстраиваться под кого бы то ни было, резкость и безапелляционность высказываний сослужили ему дурную службу. Он с недоверием относился к демократии, не верил в социализм и видел идеалом общественного устройства английскую монархию. Патриотизм, религиозность, как и появившиеся тогда суфражистки, борющиеся за свои права, вызывали у него лишь кривую усмешку. По поводу своей веры он говорил: «Моя вера — ненавидеть негодяев!»
Однажды некто Фоллетт изрек: «Я думаю, что едва ли больше двух его рассказов будут известны в дальнейшем». Через сто лет после гибели Бирса я спрашиваю: «Who is мистер Фоллетт?» И не слышу ответа. И тут же, не особо напрягаясь, могу назвать не менее двух десятков рассказов Бирса.
Первый его рассказ «Долина призраков» выйдет с очень характерным для Бирса названием, но окажется незамеченным читающей публикой, что совершенно не смутит автора. Ни журналистика, ни написание рассказов не будут приносить ему денег. И если Эдгар Аллан По был согласен стать учителем и чиновником, то Бирс будет работать то в Монетном дворе, то сопровождать чужие дилижансы с деньгами, то добывать золото.
Мир рассказов Бирса будет настолько мрачен и внечеловечен, что не всякому под силу пройти через эту вселенную мистики и смертей, в самом воздухе которой разлит дух едкой насмешки над человеком.
Из-под пера Бирса выходит наставление «Пишите хорошо», в котором Бирс, творчески развив новеллистические поиски По, дает уроки того, как написать если не шедевр, то по крайней мере крепко сбитый рассказ. Здесь же он раскрывает секреты того, как угостить обывателя ожидаемой им порцией ужаса. Затем Бирс берет в одну руку увеличительное стекло, а другой хватает мертвой хваткой своего героя и тащит его к читателю. И если, скажем, у Хемингуэя герои обретают внутреннюю победу через внешнее поражение или становятся «только крепче на изломе», то персонажи Бирса не в силах переиграть свою судьбу, они могут только совпасть с ней, они гибнут, как бы хороши они ни были.
Все новеллы Бирса — это один сплошной мегатекст о непознаваемости мира и тщете человеческих усилий перед Роком. Герои Бирса не властны над своей жизнью. Все предначертано. В рассказе «Без вести пропавший» рожденный в горах Карпат мальчик, выросший в артиллерийского офицера и очутившийся на другом конце света, случайным выстрелом из орудия оборвет жизнь меткого стрелка и храброго разведчика, продолжив цепь предначертанного и неподвластного человеку хода вещей. Литературовед Андрей Аствацатуров назовет это богооставленностью героев Бирса.
У Бирса есть одна-единственная счастливая пора, это пора детства, которая описывается не иначе как «потерянный рай», сад со звуками «эоловой арфы», мир до грехопадения. Хотя в «Чикамоге» Бирс как писатель атакует и ее, отняв этот мир у глухонемого мальчика, лишив мир речи и в конце заставив ребенка не говорить, но «кулдыкать». В финале рассказа мы смотрим глазами ребенка на сгоревший дом, на труп матери с расколотым черепом, вывалившимися мозгами и пульсирующими пузырями крови. И дело здесь не в кровожадности Бирса. Пережив войну и приобретя тот опыт, который он сравнил позже с потерей невинности, он уже не мог писать иначе.