Как только рассвело, я оделась и снова пошла на берег. И там я нашла ее. Женщина лежала на отмели, ее длинные темные волосы покачивались на воде вокруг головы. Лицо было бледным, и я подумала, что она мертва. Я вошла в воду и поймала ее руку. Когда волна отошла, я подтянула ее ближе к берегу. Следующая волна чуть не утащила меня с ней, ибо море еще не успокоилось и волны были высокими. Но мне удалось вытащить ее на берег. Она лежала на песке, и я опустилась на колени возле. «Она мертва, — подумала я. — Бедная женщина!» Я взяла ее кисть и почувствовала удары пульса. И вдруг, к своему ужасу, я увидела, что она на последних месяцах беременности.
Мой отец показывал мне, как делать искусственное дыхание. Я повернула женщину вниз лицом, голову набок, положила руки ей на спину и всей тяжестью своего тела надавила на нее. Таким образом я выкачала воду из ее легких и, думаю, спасла ей жизнь.
Теперь мне нужно было как-то перенести женщину в замок. Я хотела положить ее в постель, чтобы о ней позаботились надлежащим образом, в чем она очень нуждалась.
Я вернулась в замок и позвала слуг. Мы взяли мула, и, несмотря на то, что женщина находилась в каком-то оцепенении, нам удалось посадить ее на мула и привезти во двор замка. Там я приказала отнести ее на кровать.
Ее поместили в Красную комнату и прямо в моем плаще положили на кровать. Я не хотела, чтобы ее принесли в эту комнату, но это сделали прежде, чем я смогла помешать, а теперь казалось неразумным переносить ее куда-то еще.
Женщина лежала неподвижно, и я сказала Дженнет:
— Не надо ее пока беспокоить, принеси только сухую одежду из моей спальни. Ее положение опасно, она беременна.
— Господи, бедняжка, конечно, потеряет ребенка! — воскликнула Дженнет.
— Попытаемся, чтобы этого не произошло, — ответила я.
Я послала слугу за доктором. Он жил в пяти милях от нас, но, если он нужен был в замке, немедленно приезжал. Потом я приказала принести горячего бульона и, оставшись с Дженнет, раздела женщину.
Я удивилась, увидев, что женщина моложе, чем я думала: вероятно, моего возраста или на год старше меня. Ее гладкая кожа, руки и ноги красивой формы восхищали. Беременность женщину не портила. Она обладала великолепными волосами — густыми, шелковистыми, почти иссиня-черными, какие редко можно увидеть в Англии. Можно было предположить, что она иностранка. Ресницы темные, как волосы; их черноту еще подчеркивала бледность кожи.
— Она находилась на этом корабле? — прошептала Дженнет.
— Наверное, да, — ответила я. — Нет другой причины, почему она была в море в такую ночь.
Взгляд Дженнет стал отсутствующим. Казалось, она ушла в воспоминания.
— Море может быть ужасным, — сказала она.
— Мы будем за ней ухаживать, пока она не поправится, — настаивала я.
Я поражалась, как быстро женщина приходила в себя. Я смогла покормить ее горячим бульоном, и у нее проступил на лице легкий румянец. Ее кожа светилась, было такое впечатление, будто за алебастром горел свет. Я подумала: «Никогда я не встречала такой красивой женщины!»
Я должна была предстать перед Колумом и знала, что он рассердится. Что бы он сделал, если бы сам нашел женщину? Думаю, он оставил бы ее на милость волн, и ей бы пришел конец.
Я пошла в спальню и столкнулась с ним лицом к лицу.
— Ты принесла в замок женщину? — сказал он.
— Она чуть не утонула! Я ухаживаю за ней: она беременна.
— Почему ты принесла ее?
— Она бы умерла, если бы я оставила ее там. Он схватил меня за руку:
— Какое тебе до этого дело?
— Если я вижу умирающего, я делаю все возможное, чтобы помочь, будь это мужчина или женщина.
— И ты принесла ее в мой замок?
— Это и мой дом.
— Не забывай, что ты живешь здесь по моей милости.
— А ты не забывай, что мое приданое весьма способствовало процветанию этого замка.
Глаза его сузились. Я знала, что Колум страстно любил мирские блага, наверное, по этой причине он стал «мусорщиком». Он и женился на мне не столько потому, что хотел меня, но потому, что я принесла ему хорошее приданое, несомненно, не хуже приданого Мелани Лэндор. Матушка повлияла на отца, чтобы мое приданое было приличным: было важно, чтобы я, будучи в положении, вышла замуж за человека, который был в этом виноват. Я находила это омерзительным, он — нет. Глаза его сверкали в предвидении тех богатств, которые море принесет ему.
— Ты становишься мегерой!
— А я начинаю понемногу узнавать тебя!
— Тогда узнай и это, — сказал он. — Я буду решать, кто будет гостем в моем доме.
— Что ты предлагаешь? Выгнать эту женщину? Она больна и умрет, если о ней не позаботятся. Что будет с ней?
— Какое мне дело?
— Может быть, это должно тебя касаться, раз ты забираешь себе груз корабля, на котором она путешествовала.
— Что я должен делать? Дать морю поглотить груз?
— Наверное, его нужно спасти и передать владельцам.
Колум неприятно рассмеялся:
— Я вижу, что моя умная жена, действительно, хочет взять мои дела в свои руки? — Смех внезапно прекратился, губы плотно сжались — Наоборот, я должен научить ее справляться со своими собственными. И чтобы она не вмешивалась в то, что видит, иначе скоро пожалеет об этом.
— И что ты сделаешь? Разденешь меня и привяжешь к столбу, будто я служанка, которая провинилась? Возьмешь в руки кнут, или это слишком низко для твоих благородных рук?
Он шагнул ко мне и поднял руку как бы для удара. Он и раньше так делал, но, как и раньше, удара не последовало.
— Берегись, если я действительно рассержусь, мой гнев будет ужасен!
— Я знаю это, — сказала я, глядя ему в глаза, — но не собираюсь быть твоей марионеткой, лучше умереть.
Колум засмеялся, на лице появилась нежность. Он схватил меня и крепко прижал к себе.
— Ты моя жена, ты дала мне лучшего в мире сына, я доволен тобой! Но знай, я не потерплю противоречий, моя воля — закон. Я благосклонен к тебе: еще ни одна женщина не нравилась мне так долго. Пусть оно так и будет.
— А что с той женщиной из моря? Ты выгонишь ее?..
Он на мгновение задумался. Я видела, что он отчаянно ищет решение. Он был сердит, потому что нашлась одна спасшаяся женщина и я принесла ее в дом, сохранив ей жизнь. Он предпочел бы, чтобы она умерла как свидетель. Он мог отослать ее, но что, если она потом все расскажет?
— Не сейчас, пусть пока побудет здесь.
— Она беременна.
Колум молчал несколько секунд, потом спросил:
— Когда должен родиться ребенок?
— Трудно сказать, думаю, месяца через два. Он задумался, потом сказал:
— Она может остаться, по крайней мере, до рождения ребенка. Ты уже говорила с ней?
— Она еще не может разговаривать. Кажется, она… чужестранка.
— Испанка! — скривил он губы.
— Это был испанский корабль? Он не ответил.
— Ладно, — сказал он, — незачем что-то решать сейчас.
— Мне кажется, она знатного происхождения.
— Тогда мы заставим ее работать на кухне, чтобы она забыла об этом.
Я подумала: «По крайней мере, он не выгонит ее, пока не родится ребенок. Бедняжка, куда она потом пойдет?» Ходили печальные слухи об испанских моряках, потерпевших крушение у наших берегов во времена Армады, но то были мужчины. Одна мысль о том, что женщину выгонят просить милостыню в незнакомой стране, с маленьким ребенком, приводила меня в ужас. Колум сказал:
— Ты говоришь, она похожа на иностранку? Где она?
— В Красной комнате.
— Комната моей первой жены? Та, в которой, как ты считаешь, есть призрак? Ну что ж, может быть, призрак поможет нам от нее избавиться. Я посмотрю на нее, пошли.
Мы вместе пошли в Красную комнату. Он открыл дверь и прошел к кровати. Женщина лежала, словно изваянная из алебастра. Волосы ее, теперь сухие, рассыпались по плечам. Идеально правильные черты лица, густые ресницы. Я хотела, чтобы она открыла глаза. Мне казалось, эффект был бы поразительным.