— Уф! — она отложила в сторону носок и воткнула иголку в атласную подушечку. — Если Бог хочет наказать человека, он лишает его разума! Но раз ты так уперся, то слушай.
Каждое утро, кроме среды, Мазаль выходит из дома без десяти восемь. Занятия в школе начинаются в половине девятого, она идет двадцать минут пешком. Возвращается в два тридцать, тоже пешком. Вот такие правильные и полезные привычки у девушки.
— Я думаю, лучше всего взглянуть на нее во время прогулки. Жди рядом с домом, — тут Рути назвала адрес, — и пойди навстречу. У тебя будет несколько минут на «поглядеть». Если покажется мало, повтори на следующий день, но больше не пытайся, третья встреча будет выглядеть подозрительно. И пообещай мне, что не станешь совершать никаких глупых поступков. Только посмотришь, и все. Не забывай: в нашем районе тысячи глаз и ушей.
Арье кивнул:
— Спасибо, Рути. Я обещаю.
— Ну, иди с Богом.
Сердце стучало, приказывая немедленно мчаться к дому Мазаль и ходить, ходить, ходить — выглядывая и ожидая. Арье, словно примериваясь, дошел до угла ее улицы, посмотрел издалека на дом и вернулся.
Утром он тоже не решился, утро — плохое время для знакомства, люди озабоченно бегут по делам, напялив маски рабочего настроения. Если хочешь увидеть истинное лицо человека, взгляни на него вечером, когда усталость смывает наносное и сквозь маскарад проглядывают подлинные черты.
К двум часам он наконец-то решился пройти мимо ее дома, не спеша, словно в задумчивости скользя взором по стеклам окон. Дом как дом, ничего особенного. Арье завернул в овощной магазинчик и долго перебирал глянцевые баклажаны, стараясь охладить горячие, дрожащие пальцы об их холодные фиолетовые бока.
В два двадцать, задохнувшись от ужаса при мысли, что она могла уже пройти, он выскочил из магазинчика. Улица в это время дня пустовала, редкие прохожие, в основном пенсионеры, медленно шествовали по направлению к центру города. Перед входом в магазин на длинном прилавке были разложены овощи. Арье придвинулся к ним, погрузил пальцы в помидоры и принялся искоса озирать проходящих мимо.
Время застыло. Помидоры медленно переворачивались, подставляя упругие зеленые хвостики, красновато-рыжие спинки, капельки сока на небольших отверстиях, оставленных хвостиками. Он еще раз глянул на улицу и замер. Мазаль шла прямо на него, слегка покачивая увесистым черным портфелем. Она была одета, как одеваются учительницы религиозных школ — в нечто серое, безлико скрывающее фигуру. Арье испуганно отвернулся, уставившись в помидоры, но тут же снова повернул голову.
Она прошла рядом, на секунду посмотрев ему прямо в глаза, и от этого, так долго ожидаемого, взгляда у него все перевернулось внутри, напряглось, воспрянуло и заиграло. Он вытащил руки из помидоров и, словно сомнамбула, двинулся следом, удерживаясь на расстоянии нескольких шагов. Дойдя до своего дома, Мазаль, вместо того чтобы войти в дверь, чуть повернулась и, снова окатив Арье взглядом, пошла дальше. В конце улицы она свернула направо, потом еще раз направо. Арье было все равно, куда и зачем он идет, внезапно возникшая между ними связь ощущалась им почти физически, словно тонкая нитка, привязанная к его шее. Второй конец нитки заканчивался в руке Мазаль, и она вела его за собой так, как выводят на прогулку собачонок.
Улица закончилась, и они оказались перед входом в сквер. Он располагался неподалеку от религиозного района, поэтому его всегда наполняли мамы с колясками, старики в черных шляпах и мальчишки с пейсиками вразлет, гоняющие на велосипедах по узким дорожкам. Место, идеальное для встречи и знакомства, тут не существовало даже малейшей вероятности остаться наедине, то есть оказаться в положении, часто толкающем людей, особенно в юном возрасте, на всякого рода непредвиденные поступки. Поэтому религиозные девушки и юноши назначали свидания на скамейках сквера и просиживали на них многие часы, самозабвенно беседуя.
Мазаль подошла к одной из таких скамеек и присела на край. Арье не задумываясь опустился на другой. Теперь их разделяли всего каких-нибудь полтора метра, но каждый не замечал другого, делая вид, будто рассматривает деревья, траву, птичек, игру солнечных пятен в журчащей под ветерком листве.
Прошло несколько томительных минут. Наконец Арье кашлянул, сначала не всерьез, от смущения, но нарочитый кашель задел в горле какую-то живую ниточку, внутри защекотало, запершило, и он разразился самым настоящим, захлебывающимся клекотом. С трудом остановившись, поматывая головой, словно отгоняя новый приступ, он зажмурил глаза и сквозь темноту услышал голос Мазаль: