Снова наступила пауза.
– Полковник хотел рассказать мне обо всем в пятницу вечером. Он решился поговорить со мной после того, как ему и Марион стал угрожать вымогатель. Но наша беседа была прервана двумя событиями, последовавшими одно за другим, хотя в тот момент я понял только второе, более очевидное.
В холле зазвонил телефон. Нам был слышен голос Майкла, разговаривающего по телефону с Марион (он назвал ее по имени): она что-то выкрикивала насчет большого несчастья. Полковник Селби вскочил сам не свой. Он сказал, что не может продолжать разговор, и поспешно ретировался. Конечно, на него повлияло упоминание имени Марион, как я думаю. Но другое обстоятельство, которое я тогда не сумел понять правильно, задело его гораздо сильнее.
Он сидел в том же кожаном кресле, в котором сейчас сидите вы, Эббот. Когда зазвонил телефон, полковник отвернулся от меня и стал смотреть на камин. Перемена в его настроении произошла до того, как в телефонном разговоре несколько раз прозвучало имя Марион Боствик: он сидел, оглядывался, и вдруг его пальцы намертво вцепились в подлокотники кресла. Эббот, оглянитесь. Посмотрите на камин и, особенно, на каминную полку. Что вы видите?
Эббот стал внимательно оглядывать комнату. Твигг, непрерывно ходивший взад и вперед, остановился посреди кабинета и тоже проследил за жестом Гарта.
– Та-ак! – Эббот присвистнул и повернулся обратно. – Фотография Бетти Колдер в серебряной рамке. Он мог решить, что это…
– Вот именно. Для человека, которого шантажировала Глинис Стакли…
– Ох! – сказал Твигг, вытирая лоб. – О-хо-хо!
– Едва ли полковник Селби заподозрил, что я участник некоего заговора против него. Но он, должно быть, решил, что у меня очень странные друзья и связи, и потому, я уверен, переменил свое решение быть со мной откровенным.
В то время, однако, я еще ничего не слышал о Глинис Стакли, ничего не знал о ее интригах и вымогательстве; его поведение хоть и не прошло незамеченным, однако объяснилось сутками позже.
То же самое относится к другому факту, о котором полковник Селби упомянул, как только вошел в мой кабинет. В приемной кто-то оставил экземпляр книжки, которую я сам написал, под названием «Чьей рукой?». Полковник Селби просматривал книгу, дожидаясь меня. В этом романе, как вы оба знаете, рассказывается, как молодая женщина – очень привлекательная получает полную власть над мужчиной много старше ее самой.
– Так он подумал, что вы писали это с него? Или кто-то?
– О нет! – сказал Гарт.
– Что ж тогда, доктор? – удивился Твигг.
– Книга испугала его. Иначе бы он не упомянул о ней в самом начале разговора. Понимаете, полковник Селби практически ничего не читал. В его кабинете – а это то место, где наиболее ярко проявляются вкусы человека, в том числе и потаенные, – вы не найдете никаких книг, кроме нескольких экземпляров переплетенного «Поля». Он не читал роман, он его просматривал, пока ждал меня, и потому едва ли мог составить точное представление о его содержании. Он понял только, что это странно, подозрительно (как всегда начинает казаться запутавшемуся человеку), и это вывело его из душевного равновесия.
Его тайной была страсть к Марион. Кто-то узнал об этом (кто?) и оставил книгу в приемной (зачем?), так чтобы он ее нашел. И этот «кто-то» имел отношение к моему дому. Из-за этих загадок полковник и бежал в панике из моего кабинета.
Я тогда еще ничего не слышал ни о вымогателе, ни о шантаже. Но после этого до меня начало кое-что доходить. Вы, инспектор, заявили, что шантажисткой была Бетти Колдер. Вы, Эббот, подтвердили это по телефону и добавили, что жертвой Бетти, должно быть, стал Винс Боствик. Потом я узнал о том, что произошло с миссис Монтегю.
Гарт сделал паузу.
Твигг слегка напрягся: в нем опять пробудилась старая неприязнь.
– Рассмотрев все, что мы теперь знаем, можете ли вы, инспектор, признать, что человеком, который чуть не убил миссис Монтегю, была сама Марион Боствик?
– Ох! Я вынужден, доктор. А вы тоже кое-что признаете? Если вы кого-то невзлюбили, я прямо говорю, с вами становится трудно иметь дело. Истинная правда! Тогда вы не говорите «инспектор», тогда вы говорите «мистер Твигг», да так, словно у вас на хвосте жало; всякий раз, как я это слышал, это доводило меня до бешенства. Это вы признаете?
– Охотно. Я упомянул о нападении на миссис Монтегю лишь для того, чтобы рассказать, что произошло, когда в дело вступила Глинис Стакли.
– Довольно недурна. А, сэр?
– Вполне! Таинственная Глинис (которая любила мучить людей почти так же, как любила деньги) кого-то шантажировала. Кто был жертвой? Очевидно, не Винс Боствик: она даже никогда не просила денег у Винса, очень богатого человека, в качестве платы за молчание о чьем-то поведении.
Тогда возникает законный вопрос: с кого могла шантажистка требовать деньги за молчание и почему?
Все следы вели в Хэмпстед. Миссис Монтегю, женщина, крайне болезненно воспринимавшая любые нарушения респектабельности, отпустила слуг на вечер пятницы. Ясно, что миссис Монтегю хотела столкнуть Марион с Глинис. Когда же Глинис не появилась, она закричала, что Марион «шлюха», чем чуть не навлекла на себя смерть. Полковник Селби, который, как предполагалось, был в своем клубе, на самом деле находился у меня в кабинете, собираясь с силами, чтобы спросить совета. Само собой напрашивалось заключение, что двумя жертвами шантажа были Марион Боствик, как жена богатого человека, и полковник Селби, который был по меньшей мере человеком зажиточным.
Потом, на следующий день, произошло убийство.
Я скрыл от вас несколько вещей, джентльмены…
– Ей-богу, да! – сказал Твигг. – Но именно эту часть истории я хочу услышать. Как вы обнаружили тело? Как вы предположили, что это сделала леди Колдер? Как убедились в неосновательности…
– Я не убедился.
– А?
– Если вам когда-нибудь придется писать детективный роман, инспектор…
Твигг вскинул оба кулака.
– Я вполне серьезно, – сказал Гарт и посмотрел так, что тот заколебался. – Моей главной заботой была и всегда будет защита Бетти Колдер. Давайте посмотрим, смогу ли объяснить случившееся как-нибудь еще.
Он на мгновение задумался.
– Секунды, когда я обнаружил тело Глинис Стакли и подумал, что убита Бетти, были ужасны. Когда понял, что это не она, я испытал невероятное облегчение. Цепь ассоциаций рождалась в моей голове в связи с тем, что я видел. Но такие ассоциации осознаются четко, лишь когда вся история уже перед глазами.
Если сформулировать мысли, мелькавшие у меня в голове, пока я метался от тела к накидке на стене и обратно, они могли бы выглядеть так: «Предположим, это сделала Бетти?» Я знал, конечно, что она не могла совершить убийство; она на это не способна, но «Предположим, она его совершила?». Отсутствие следов снаружи, большая ширма, отделяющая вход в одну комнатку от входа в другую, – все эти факты объединились в подсознании, привычном к сочинению историй, и сложились в объяснение, которое (как оказалось позже) было правильным. Причем случилось все это быстрее, чем об этом можно рассказать.
Я потянулся, чтобы пощупать заварной чайник, и отскочил, как будто обжегшись. Я не обжегся. Чайник был холоден, как камень. Я отскочил и смахнул чашку, потому что в этот момент услышал голос Бетти, которая меня звала.
Как будто стал явью ночной кошмар. Если бы она это сделала, то должна была быть именно там. Она не могла знать, что я внутри дома, если не видела, как я в него входил, – и это вроде бы подтверждало мою версию событий. Первое, что я увидел, был велосипед – как раз там, где он должен был быть, если ей приходилось плести ложь, чтобы отвести подозрения.