– Ужасно для тебя... Когда я вспоминаю, как мы с Джеком в Риме предавались умилению по поводу твоей мирной жизни здесь... Что за город!
Больше Эллен не стала ничего говорить. Она не собиралась многословно убеждать Пенни в нежелательности общения с Тимом. Запретный плод, как известно, сладок. Пожалуй, ей и без того удалось достичь цели своим рассказом, и Эллен окончательно в этом уверилась, когда Пенни собралась в гости всего за десять минут. Обычно, если в перспективе имелся интересующий ее молодой человек, она проводила у зеркала не меньше часа. «Впрочем, она и так хорошенькая», – подумала Эллен, разглядывая дочь. Из уважения к материнским вкусам Пенни сменила джинсы на платье. Что касается последнего, то однажды Джек простодушно принял его за пляжный костюм. Его ошибка была вполне простительной: платье держалось на двух узеньких завязках и состояло из свободного корсажа и коротенькой юбочки, едва прикрывавшей трусики одного с ней цвета.
– Давай возьмем Иштар с собой, – предложила Пенни, глядя на кошку, которая с хриплым мурлыканьем терлась о ее ноги, изо всех сил пытаясь вызвать к себе сострадание. – Она не хочет оставаться одна.
При этих словах Иштар перевернулась на спину, доверчиво выставив напоказ свой палевый живот, и Эллен метнула в нее сердитый взгляд.
– Она как будто знает, куда мы собрались. Разве я тебе не рассказывала о фобии Нормана?
– О чем?
Пока Эллен объясняла, они успели выйти из дома и направились по тропинке. Пенни презрительно фыркнула, найдя болезнь Нормана довольно забавной и не вполне достойной мужчины, но в следующую минуту забыла об этом и думать, ибо на нее начинали действовать чары леса.
– Теперь я понимаю, почему ты любишь эти места, – прошептала она, заворожено глядя на примостившегося на ветке кардинала[7].
Замечание прозвучало для Эллен достаточно иронично, поскольку они как раз приближались к тому злосчастному месту, где она стала свидетельницей столь памятной жуткой сцены. Естественно, она не стала упоминать об этом вслух, но непроизвольно отвела глаза. Миновав прогалину, она все же незаметно оглянулась: тропа была пуста, не осталось даже пятен крови.
«Ну конечно, – напомнила себе Эллен, – в лесу есть кому позаботиться о трупах».
Едва завидев дом Нормана, Пенни одним словом выразила свое впечатление:
– Показуха.
Они неторопливо поднимались на холм, но не успели дойти и до середины подъездной аллеи, как внезапно раздавшийся жуткий вой заставил Эллен содрогнуться. В этих звуках воистину было что-то дьявольское.
– Собака Баскервилей! – воскликнула Пенни. – Конечно же, мне давно следовало понять, что в этом городе все из ряда вон выходящее. Наверное, зубы у мистера Маккея длинные и острые, на ладонях растут волосы, а по ночам он...
Эллен вскрикнула. Из-за угла с яростным лаем выскочили черные псы. Они неслись прямо на них с Пенни.
Схватив дочь за руку, Эллен попыталась закрыть ее за собой. Но Пенни стояла как скала. Выбросив вперед сжатый кулак, она другой рукой обхватила мать, приготовившись защищать ее.
Псы стремительно приближались. Они были уже всего в нескольких футах, когда властный окрик остановил их так внезапно, что они проехали по земле на задних лапах, пытаясь затормозить, и выглядели при этом довольно забавно. Вернее, выглядели бы, если б в разверстых алых пастях не белели грозно громадные клыки. Задыхаясь от бега, псы застыли как вкопанные. Сверху, от дома, к ним бежал Норман.
– С вами обеими все в порядке, Эллен? Боже, я так напугался! Не знаю, как они сумели высвободиться: час назад я собственноручно посадил их на цепь. – Он повернулся к Пенни. – Нечего сказать, хорошенький прием я вам устроил. Прости, детка.
– Я не боюсь собак, – спокойно ответила Пенни. – Эта парочка у вас – превосходные экземпляры.
– Они бы не напали на вас, – заверил ее Норман. – Я специально познакомил их с твоей матерью, и как только они опознали бы ее...
Довод выглядел неубедительным даже для него самого: если только псы не страдали близорукостью и полной потерей нюха, они узнали бы Эллен задолго до того, как окрик остановил их.
Резкой командой отправив псов на место, Норман провел гостей в дом и предложил Пенни стакан шерри, от которого она вежливо отказалась. Правда, она не стала отказываться от hors d"oeuvres, которую вскоре внесла в гостиную Марта, но восторженные похвалы девочки так и не могли завоевать благосклонной улыбки суровой кухарки. Марте оказалось достаточно одного взгляда на юбку Пенни, чтобы вынести совершенно определенное суждение.
Эллен умышленно стушевалась, позволив Норману беспрепятственно беседовать с дочерью. Ей было любопытно, как эти двое найдут общий язык, но она так и не смогла понять, что же на самом деле кроется за фасадом хороших манер обоих. Пенни свободно чувствовала себя любом обществе, имея некоторый «светский» опыт и будучи от природы общительной. В случае необходимости она сумела бы побеседовать с эскимосом или марсианином, объясняясь на пальцах. Приветливое спокойствие Нормана было выше всяческих похвал, однако он, пожалуй, все же выглядел чуть преувеличенно веселым, немного фамильярным и чересчур покровительственным. Эллен надеялась, что Пенни проявит к нему снисходительность: где ему было научиться, как вести себя с молодежью, когда его единственный племянник не имел друзей и был, мягко говоря, немногословным.
И вдруг Пенни умолкла на середине фразы. Глаза ее удивленно распахнулись. Случайный луч солнца упал на ее лицо – и оно вспыхнуло, окруженное светящимся нимбом волос. Проследив за взглядом дочери, Эллен внезапно ощутила резкую боль в том внутреннем органе, который ошибочно называют сердцем[8].
На сей раз босые ноги Тима оставили на полу пыльные следы. На этом отличие с той самой, первой, встречей заканчивалось: рубашка выглядела ничуть не лучше, чем та, которую Эллен видела на нем весь прошлый месяц. Просто-напросто рослый и грязный мальчишка. Но восхищенная растерянность на его лице и затуманившийся взгляд... Эллен поняла, что на их глазах сейчас происходит то самое чудо, о котором тысячу раз она читала в романах, но в которое никогда на самом деле не верила.
Кто эта барышня?..
Ее сиянье факелы затмило.
Она, подобно яркому бериллу
В ушах арапки, чересчур светла
Для мира безобразия и зла.[9]
Пораженная внезапно открывшейся истиной, она не удивилась бы, начни Тим повторять вслух сладчайшие речи Ромео. Но его реакция была более прозаической: едва внятное «Привет». Однако Эллен не обманулась. Это короткое слово благовестом прозвучало в ее ушах.
– Привет, – ответила Пенни.
Ее лицо освещалось не солнцем – оно горело изнутри.
– Вот та юная леди, с которой мы мечтали познакомиться, – приветливо произнес Норман. – Пенни, это Тим. Думаю, вы почти ровесники.
Эллен в изумлении уставилась на него: зачем он ведет себя так по-дурацки – неужели не заметил, что произошло? Или это ей все примерещилось? Теперь в поведении молодых людей не было ровным счетом ничего необычного. Тим шаркающей походкой проплелся через гостиную и упал на стул. Пенни протянула руку за очередной устрицей.
Остаток вечера прошел для Эллен как в тумане. Единственное, что она ощущала совершенно отчетливо, – растущую досаду на Нормана. Конечно, его хорошее расположение духа вполне оправдывалось тем, что Тим вел себя почти безупречно: он не блистал остроумием, но и не позволял себе оскорбительных выпадов, которыми был отмечен первый визит Эллен в этот дом. Она нашла бы радость Нормана даже трогательной, если в он не пытался изо всех сил поощрять контакт, возникший между двумя молодыми людьми. И когда после обеда Норман предложил им подняться в комнату Тима, чтобы посмотреть его коллекцию пластинок, Эллен не выдержала.
– Нам пора, – заявила она, решительно отодвигая стул. – Пенни все еще не отдохнула как следует с дороги, а нам завтра рано вставать.
Ее тон излучал ледяной холод. Норман дрогнул.
– Извини. Я не думал...
– Только на минутку, мамуля, – умоляюще произнесла Пенни. – Тим обещал дать мне на время ранний альбом «Битлз» – как раз тот, которого у меня нет.