– Мне не трудно. – Ирина приклеила к губам фальшиво-подобострастную улыбку, а сама подумала, что, как только закончатся съемки третьего сезона, она положит на стол генерального директора заявление об уходе. А потом, когда Соколовский его подпишет, она вытащит из жестяной вазы в курилке пожухлые прошлогодние цветы и опустит эту вазу на голову Садовской… А потом она вцепится этой суке в волосы!
– Ну так я не поняла, что там? – поторопила ее Садовская.
– Перемотай на полтора-два часа вперед. В самый конец.
Садовская нажала кнопку на пульте. На экране, как в кинохронике позапрошлого века, забегали смешные люди. Они размахивали руками, прыгали, делали какие-то странные пассы, и даже при такой скорости перемотки было понятно, что больше ничего интересного во время кастинга действительно не произошло.
Запись добежала до конца.
– Стоп! – крикнула Ирина.
Садовская остановила режим перемотки. На экране Черная Дама Людмила Кремер как раз приступила к рассказу о главных вехах своего жизненного пути…
Соколовский сказал «о!».
Ирина Королева сначала отвернулась, потом поняла, что не сможет отгородиться от вредного воздействия плазменной панели, и просто зажмурилась, втянув голову в плечи.
Женя Ксенофонтов замер с раскрытым ртом.
Петя Калинин закрыл глаза.
…А Садовская выключила телевизор.
– Фу, бл… – выдохнула она, протягивая руку за сигаретой. – Не надо ее на проекте, я вас умоляю. Мы все свалимся с мигренью к чертовой матери уже после первой программы. Как думаете, Семен Семеныч?
Все обратили свои взоры к Соколовскому. Коллективный разум съемочной группы «Ясновидящего» безмолвно протестовал против пропуска загадочной дамы через сито отборочного тура, но у Соколовского было право вето на любое коллективное решение. Один его голос перевешивал стройный хор вечно недовольных жизнью и зарплатой телевизионщиков.
– Семен Семеныч!
Соколовский молчал. Одной рукой он тарабанил пальцем по подлокотнику кресла, а другой почесывал щеку. На скулах уже пробивалась трехдневная рыжеватая щетинка, и даже сидящему в отдалении Петру Калинину казалось, что он слышит, как она скрипит под ногтями Большого Босса.
– Может, поделитесь своими соображениями? – осторожно предложила Садовская. – Лично я считаю, что здоровье дороже рейтингов. Рейтинги завтра забудутся, а профессионалы на улице не валяются.
– Бывает, что и валяются, особенно после праздников, – буркнула Ирина Королева, но ее шутку никто не оценил.
Соколовский молчал, глядя куда-то в окно на качающиеся ветви березы. Пауза уже выглядела – вернее, звучала – довольно глупо. Когда всем показалось, что имеет смысл ущипнуть босса за ляжку или поводить перед его носом пузырьком с нашатырным спиртом, тот наконец подал голос:
– Она останется.
Интонация Соколовского не допускала возражений, и это все поняли сразу. Никто не решился протестовать.
– Она останется и дойдет до финала, – добавил босс, поднимаясь с кресла. – Обеспечьте ей финал любой ценой. Можете считать это приказом, невыполнение которого влечет автоматическое увольнение.
Он рассеянно оглядел собравшихся, словно капитан Смит, отдавший прощальное распоряжение радистам «Титаника», и вышел.
Ребята переглянулись.
– О как! – сказала Садовская. – Уже можно делать «ку»?
3. Честолюбие
Михаил Поречников принял решение участвовать в этом аттракционе (ему самому больше нравилась ассоциация с цирковыми обезьянками) под влиянием речей одного хмыря. Хмырь был коллегой, преподавал русскую литературу и обладал реальным даром убеждения. Он умел нажимать на разные тайные кнопочки, спрятанные в недрах человеческой психики, и стоило признать, что стервец пользовался у студентов не меньшей популярностью, чем сам Михаил. Хмыря звали Володя, фамилия его была Капустин, и, хотя лет ему было уже не так мало, волосы он носил длинные, почти до плеч, брился только по праздникам, а на шее таскал наушники от плейера. Короче, возрастной неформал в стане преподов.
Дело было в начале августа. Они случайно пересеклись в пустующем по случаю летних каникул деканате, поболтали с молоденькой секретаршей, а потом Володя затащил Михаила в бистро на проспекте Ленина напротив университета – в то самое, где Миша недавно съел первый гамбургер в компании своей возлюбленной студентки Елены Хохловой, – и с остервенением, достойным лучшего применения, начал нажимать на кнопки:
– Старик, о твоих разборках с Саакяном шепчется весь университет. Думаешь, никто ничего не видит и не слышит?
– В смысле?
– Да в том самом смысле! Вот скажи, о чем я сейчас думаю?