Всю зиму и весну мама днем улыбалась и хлопотала по хозяйству, а ночью плакала в подушку или стояла в углу на коленях перед фигуркой Святого Радетеля. Ануш слышала сквозь сон, как отчаянные несвязные молитвы перемежались именем пропавшего отца, и начинала тихонько хныкать тоже.
А в первый день лета они собрали в узел нехитрые пожитки, положили в корзинку хлеб и сыр, сели на повозку деда Шарло, ворчливого, но добродушного соседа, и поехали. На вопрос девочки, куда, мама ответила: «Туда, где, может быть, меня еще помнят».
Старик довез их до соседней деревни, где дороги разбегались, сунул девочке на прощанье пару баранок с маком и поехал по своим делам, даже не оглядываясь.
Так началось их путешествие.
Ануш не любила вспоминать длинную дорогу, бесконечную пыль и жару, ночевки под открытым небом, попутные возы и пешие переходы длиной в полдня, если подвозить угрюмую женщину с ребенком никто не хотел. Но однажды вечером, когда солнце уже садилось, а тени устало вытягивались на земле во весь свой великанский рост, мучительный путь неожиданно закончился. Дорога привела их в деревню, красивую, богатую и большую, даже больше, чем покинутая ими две недели — или целую жизнь? — назад.
Опустив голову, мама медленно дошла до площади, свернула под удивленными взглядами сельчан в переулок, потом в другой, третий — и остановилась перед обветшалым домиком на углу.
Три маленьких пыльных окошка подслеповато глянули на нежданных гостей, налетевший ветерок грустно вздохнул листьями плюща, а с крыши, точно нечаянная старческая слеза, соскользнул маленький кусок черепицы и беззвучно упал в заросли лебеды.
— Чей это дом, мамочка? — прошептала Ануш, с настороженным любопытством рассматривая облупившуюся побелку, трещины под подоконниками, похожие на кроны зимних деревьев, и гроздья ласточкиных гнезд под самой крышей.
— Наш, девочка. Это наш дом.
О том, что этот дом принадлежал ее бабке-колдунье, Ануш узнала, случайно подслушав разговор двух кумушек у колодца. Они пришли за водой и не заметили за срубом новую соседку, присевшую рядом с тяжелым ведром отдохнуть перед обратной дорогой. А еще деревенские сплетницы сообщили друг другу и тут же друг с другом согласились, что, оказывается, их с мамой сосед бондарь дядя Якоб, который на второй день пришел к ним, чтобы поправить крыльцо и забор, подремонтировать крышу и наколоть дров, прокладывает на их двор дорожку не просто так. Зачем он это делает, женщины не сказали, наверное, это само собой для них разумелось — но не для Ануш.
Заноза беспокойства окончательно засела в ее душе после того, как она спросила об этом у мамы, а вместо ответа получила лишь пасмурный взгляд и подзатыльник.
Как бы то ни было, через два дня после убогого новоселья матери удалось наняться в работницы к мельнику, и Ануш осталась в неполные семь лет в незнакомом пустом доме за хозяйку.
Но хозяйство — слово громкое. Скарба у них было немного, комнат и мебели — еще меньше, и после того, как пыль и паутина были выметены, окна вымыты, а матрасы набиты свежей травой, делать стало нечего. И в первый же день самостоятельности девочка отправилась погулять на улицу.
А там ее уже поджидали соседские дети…
Умылась Ануш из бочки у крыльца. Глядя в успокоившуюся темную поверхность воды, приложила на ссадины липкие листья скороцвета. Если успела вовремя — может, мама вечером и не заметит ничего…
Попытавшись отряхнуть платье, девочка с ужасом почувствовала, как рука ее угодила в прореху. Если даже к вечеру с лица, рук и ног сойдут все следы встречи с соседями, то порванную одежду мать увидит точно! Вот если бы на дырку тоже можно было наложить скороцвет…
Но Ануш была взрослой девочкой, как в последние недели упорно повторяла мама, а у взрослых имелось лишь одно верное средство от прорех в одежде.
Переворошив все их небогатое имущество, иголку она не нашла. Растерянно оглядевшись по сторонам, девочка с ужасом поняла, что иголки или были потеряны в пути, или мама прибрала их туда, где ей не сыскать.