…о черный комок льда, что поселился у нее в груди, поняла Ануш.
И только после этого вспомнила, когда и где слышала этот дребезжащий старческий голос.
Тихая жуть опустилась на нее саваном.
Кто это? Кто с ней говорит? Откуда? Зачем?!..
В том, что в доме никого, кроме них с мамой, нет, она была уверена — рассохшийся пол выдал бы незваного гостя при первом же шаге. К тому же, хоть она и понимала, что это невозможно, но могла бы побожиться, что голос не приходил извне, но зарождался у нее в голове.
— Я — твоя бабушка, Ануш, — отвечая на немой поток вопросов, успокаивающе проговорил голос.
«Что ты делаешь у меня в голове?!»
— Пришла в гости, — добродушно хмыкнул голос. — Ты ведь меня пригласила.
«Я? Когда?»
— Когда надела мой амулет. Он тебе понравился? Ты не хочешь его выбросить?
«Нет, ни за что!» — выпалила Ануш, прежде чем успела обдумать ответ. — «Но как ты туда поместилась? И разве ты не умерла?»
— Пока мой амулет цел, пока его кто-то носит — я буду жить, Ануш.
«А это правда… что ты была ведьмой?» — спросила девочка и замерла.
— Да, я Знала.
«И… в чулане… то есть, на улице… когда я… когда корова… это ты?..»
— Если ты спрашиваешь, кто сказал, что у коровы есть не только копыта, но и рога — то я.
«Но я… корова… могла его забодать насмерть!!!»
— Этот гаденыш слишком увертлив, — снисходительно хмыкнула ведьма.
«Но ему же было больно!»
— А тебе? Тебе утром разве не было больно? Когда он пинал тебя, бросал в тебя камни, обзывал последними словами — тебе больно не было? Тебе было приятно? Ты хочешь, чтобы в следующий раз, когда ты выйдешь на улицу, он — и прочая саранча — снова напали на тебя?
«Нет!!!»
— Значит, он получил по заслугам, — голос старухи сочился удовлетворением, и Ануш с растерянностью и трепетом почувствовала, как ледяной комок в ее груди радостно шевельнулся в такт и как будто подрос.
«Но я не хотела…» — устыдилась своей нечистой радости девочка.
— Как? Разве ты сама не превратила бы их тогда, утром, в тараканов и змей… если бы сумела?
Испытанные горечь, обида, разочарование и страх тотчас мелькнули в памяти одной грязной вспышкой, и снова ответ вырвался на волю быстрее, чем она смогла его обдумать:
«Да, да, да — сто раз!!!»
— Вот видишь. Зло должно быть наказано, деточка. С одним мерзавцем мы посчитались, но ведь там их было семеро. И никто не стоял в сторонке, пока другие били тебя, пинали, хлестали, тыкали палками, оскорбляли!.. Неужели тебе их жалко после этого? Они-то тебя не пожалели! Неужели ты не проучишь их за жестокость?!
Внутри Ануш что-то оборвалось: происходящее сейчас пугало куда больше, чем утреннее нападение. Забыть бы этот день, как тяжелый кошмар! Маленькая частичка ее души в ужасе стремилась возразить, отказаться, отвергнуть ужасное предложение… Но отчего-то, повинуясь совсем другому импульсу закушенные до крови губы разомкнулись сами собой и тихо прошептали:
— Но я не знаю, как…
— Просто делай, как я тебя научу, слушайся, и всё будет хорошо. Запомни. Если ты не получаешь уважения — ты не получаешь ничего. А мы научим их уважать тебя.
— А если… у меня не получится?
— Получится, милая. И вот увидишь — тебе это понравится. Ведь ты так похожа на меня…
То, что на следующий день дочка шорника, одна из четырех подружек, напавших на Ануш, обварилась кипятком, в деревне не заметил никто, кроме ее семьи и лечухи. Когда еще через день вторая подружка споткнулась на крыльце, упала и сломала ногу, это вызвало лишь сочувственные охи и вздохи: будто проклятья на наших деток сыплются. Когда же через два дня третью девочку искусала собственная собака, кого-то наблюдательного осенило: а случайно ли несчастья валятся только на тех детей, что поколотили намедни ведьмину внучку?
— Или дочку? — недолго думая, домыслил кто-то сметливый.
В деревне, как известно, секретов не бывает: стоит кому-нибудь брякнуть любую нелепицу — и на следующий день ее уже обсуждают на каждом дворе. И чем чуднее идея, тем охотнее пересказывают ее друг дружке, и тем скорее ей верят.
Ворота хлопнули неожиданно и громко. Ануш, замершая на своей кровати в забытьи с зажатым в кулаке амулетом, вздрогнула, выпустила украшение из рук так, что оно повисло на цепочке, и обежала мутным взором полумрак комнаты.