Не слушайте тех, кто говорит, будто оборотни живут в лесу. Как же. Лес — это природа. Нечто естественное, древнее и могучее. А когда ты по желанию (и иногда против оного) выворачиваешься наизнанку, ничего естественного в этом нет. Поэтому лес относился ко мне настороженно — гораздо более настороженно, чем к обычному человеку. Я была не нормальной. Не такой, какой должна быть.
Именно поэтому большинство оборотней живут в городах — где и так слишком много неестественного, чтобы заметить еще и их. Они иногда сбивались в стаи — хотя в большинстве случаев жили по отдельности. Некоторые и вовсе переставали перекидываться, жили как обычные люди, разве что умирали раньше других. Некоторые поддавались зверю внутри себя — и питались человечиной. Раньше их нещадно преследовали и убивали, теперь же… Как найти одного оборотня в огромном мегаполисе? Нас не так уж много, не говоря уж о том, что мы редко общаемся и никакие радары на нас не действуют.
Многие оборотни, выросшие в городах, сегодня не смогут отличить одну траву от другой. Они распознают сотни видов бензина, машинного масла, но не смогут отличить крапиву от лопуха. Их нюх стал бесполезен для них.
Меня воспитывала бабка. Не эта бабка, а по линии отца. Мать убили охотники, отцу-человеку не было до меня дела и она забрала меня к себе — в деревню. До шестнадцати я росла там, пока материнская кровь не дала о себе знать огнем в венах. Я сбежала с байкером, долго скиталась по стране, едва не спилась, пытаясь заглушить зов крови. И едва не убила человека.
Когда меня поймали охотники, мне было двадцать. Переломное время для многих людей. Я же только начала взрослеть. Я еще мало что понимала в жизни и не слушала хороших вещей.
Резко оборвав воспоминания, я передернула плечами и пошла вперед. Нюх безошибочно вел меня — конечно, придется все же распознать некоторые травки, но мне это было только в радость.
К вечеру я вернулась — в рюкзаке лежали аккуратно связанные и обернутые в картонную бумагу корешки и травы, мох, несколько поганок — еще слабых, но пока сойдут и такие. Этот лес признал меня — я достаточно долго прожила рядом с ним, чтобы пропитаться его запахом.
В ранних сумерках я вошла в дом, задвигая засов на двери, в темноте затеплила свечу, побросала дрова в печь, разжигая ее. Кота не было и без него дом казался неуютным, нежилым — все еще сырой, а может быть и уже, после таких-то дождей, беззвучный, темный… Хотя я свободно ориентировалась в темноте, я ее не любила. Слишком хорошо знала, что может в ней скрываться. Я, например.
Когда на кухне потеплело, стало намного уютнее. Насвистывая себе под нос, я зажгла светильник — небольшая конструкция со вставной свечой и лупой и выставила на стол, кинув беглый взгляд в окно. В синеве наступающей ночи были видны желтые окна соседей. На улице никого не было. Выгребла разогретую кашу себе в тарелку и смела в одно мгновение — целый день без еды! Прости, кот, тебе ничего не осталось.
До полуночи я раскладывала травы. Из днища и крышек бочек получились отличные подносы. Я подготавливала побеги и раскладывала их на дереве, а после выставила на приступку у печи. Горячий воздух высушит их, но не опалит. Лучше может быть только солнце.
В подполе раздалось шуршание и из специально проделанной дыры в углу вылез кот. Приветственно чихнул, обнюхал и выжидательно уставился на меня.
— Мышей надо ловить, — ехидно отозвалась я, за что была награждена выразительным взглядом.
Ровно в полночь я дунула на свечу, и вышла на улицу. Луна была скрыта за облаками, но я хорошо ощущала ее. Могучая, сильная, поглощающая.
Не знаю, что подумали люди, но явно комоды к дверям придвинули. Хоть я и отбежала от домов, но выла с полной отдачей — в голос, старательно… Едва ли не впервые — свободно…
Глава 2
Утро выдалось на редкость замечательное — солнечное, жаркое, влажное. Щурясь от яркого света, я выползла на крыльцо с чашкой чая и бутербродом с маслом и привалилась к перилам, надеясь, что они не обвалятся.
— День добрый, хозяйка!
Кого это черт принес?
Благодушие как рукой сняло. Я недовольно подняла голову, выискивая нахала.
Им оказался незнакомый парень расхлябистого вида. По лицу читалась то ли неделя беспробудного пьянства, то ли лет двадцать умеренного, но регулярного. Белобрысые волосы торчали в разные стороны, еще больше торчали уши. Он стоял, опершись о покосившийся забор (надо бы новый поставить!) и улыбался всеми двадцатью (не больше) зубами.