Увидев Нормана, Гарольд Ганнисон повесил телефонную трубку и махнул ему рукой, приглашая садиться.
— Норман, — сказал он, хмурясь, — вопрос крайне деликатный.
Норман напрягся. В отличие от Томпсона Ганнисон, как правило, не бросался словами. Они с Норманом вместе играли в сквош и вроде бы даже приятельствовали. Нормана смущало лишь то, что Ганнисон всегда был заодно с президентом Поллардом. Они словно состояли членами клуба взаимного восхищения; торжественные ссылки на политические взгляды Полларда, на его цветистые рассказы о дружбе со знаменитыми политиками со стороны декана мужского отделения Хемпнелла сопровождались похвалами президента в адрес последнего.
Гарольд сказал: «Вопрос деликатный». Норман приготовился услышать отчет о сумасбродном, нескромном, криминальном поведении Тэнси. Иной причины вызова к декану он уже вообразить не мог.
— Норман, у вас работает девушка из Студенческого трудового агентства по имени Маргарет Ван Найс?
Внезапно Норман понял, кто звонил ему вчера вечером кроме Дженнингса. Оправившись от неожиданного открытия, он ответил:
— Да, тихонькая такая. Печатает на мимеографе, — запнулся и почти против воли добавил: — Разговаривает исключительно шепотом.
— Ясно. Некоторое время назад она закатила истерику в кабинете миссис Карр и обвинила вас в том, что вы соблазнили ее. Миссис Карр, разумеется, сразу же поставила в известность меня.
Норман подавил желание рассказать Ганнисону о вечернем телефонном звонке и ограничился коротким:
— Ну и?
Брови Ганнисона сошлись на переносице.
— Я знаю, такое бывало и прежде, — сказал Норман, — даже здесь, в Хемпнелле. Но сейчас девушка лжет.
— Я в этом не сомневался, Норман.
— Спасибо. Хотя возможность у меня была. Мы с ней несколько раз засиживались допоздна.
Ганнисон потянулся за папкой.
— По чистой случайности у меня нашелся ее невротический показатель; комплекс на комплексе. Думаю, мы всё уладим.
— Я хочу послушать ее обвинения, — сказал Норман, — и чем раньше, тем лучше.
— Конечно. Мы соберемся в кабинете миссис Карр сегодня в четыре часа. А пока с девушкой побеседует доктор Гарднер. Надеюсь, он сумеет укротить ее.
— В четыре часа, — повторил Норман, вставая. — Вы придете?
— Разумеется. Прошу прощения, что потревожил вас, Норман. По совести говоря, если бы не миссис Карр, я бы не стал отвлекать вас от дел. Но вы же ее знаете.
Норман задержался в приемной, чтобы посмотреть выставку предметов, связанных с физической химией — областью, в которой работал Гарольд Ганнисон. Нынешнюю экспозицию составляли капли принца Руперта и прочие не менее загадочные творения. Норман мрачно уставился на сверкающие темные шарики с лихо закрученными хвостами. Табличка рядом извещала, что они получены путем наливания расплавленного стекла в горячее масло. Ему подумалось вдруг, что Хемпнелл чем-то похож на каплю принца Руперта. Ударь с размаха молотком — всего лишь отобьешь себе руку, а стоит подцепить ногтем тоненькую нить, которой заканчивается капля, и взрыва не миновать.
Замечательно.
Норман окинул взглядом остальные предметы, среди которых находилось крошечное зеркало, которое, как уверяла надпись на табличке, рассыплется в порошок при малейшей царапине или внезапном изменении температуры.
Замечательно ли? Любое заорганизованное, в некотором роде искусственное заведение вроде маленького колледжа имеет свои слабые, уязвимые места. То же самое можно сказать о людях и об их карьерах. Найдите такое место в мозгу невротичной девушки, надавите на него, и она примется обвинять всех подряд в чудовищных преступлениях. Или взять человека душевно здорового, да хотя бы его самого. Предположим, кто-то тайно наблюдает за ним, выискивает нужную точку, а палец уже наготове…
Бред! Господи, сплошной бред! Норман поспешил в аудиторию.
Когда он выходил с лекции, на него налетел Харви Соутелл.
Коллега Нормана по кафедре напоминал злую карикатуру на профессора колледжа. Соутелл был немногим старше Нормана, однако по характеру смахивал то ли на глубокого старца, то ли на перепуганного юнца. Он вечно куда-то торопился, мучился нервным тиком и порой ходил сразу с двумя портфелями. Норман видел в нем одну из бесчисленных жертв интеллектуального тщеславия. Скорее всего в свои студенческие годы Харви Соутелл позволил недалеким наставникам убедить себя в том, что обязан знать все обо всем, помнить вещие афоризмы классиков, к чему бы они ни относились, будь то средневековая музыка, дифференциальные уравнения или современная поэзия; быть в состоянии ответить со знанием дела на всякое замечание, даже если оно произнесено на мертвом или иностранном языке, и ни при каких обстоятельствах не задавать вопросов. Потерпев неудачу в своих отчаянных усилиях превзойти Бэкона, Харви Соутелл в итоге усомнился в собственной интеллектуальной пригодности, однако старался скрыть от окружающих это сомнение или по крайней мере забыть о нем за тщательным изучением разнообразных подробностей.