Вера чуть обмякла, но продолжала судорожно обнимать Анюту. И хозяйка дома бережно, в два шага, заставила её приблизиться к кровати, на которую и усадила девушку. И, пока Вера не перестала вздрагивать, так и сидели молча, а Пашка испуганными глазами смотрел на них из угла, съёжившись в кресле… Спустя минуты Вера подняла голову и тоненьким голосом удивлённо сказала - совсем как ребёнок:
- Киса!
Барся сидел на пороге и строго разглядывал незнакомые лица.
Пашка неловко встал и подошёл к коту. Нисколько не сомневаясь, он взял его на руки и унёс в присвоенное кресло. Кот не сопротивлялся, а с комфортом расположился на его коленях, как на кровати, и густо и бархатно замурчал. Анюта объяснила:
- Это Барся.
Благодаря умиротворяющему кошачьему мурлыканью, где-то заполночь все успокоились, заставили себя подняться и впихнуть вещи в те же сумки - с надеждой утром развесить их в шкафу, на полках которого до сих пор пылились некоторые старые вещи (курительная трубка, старинное пресс-папье и другая всячина) и книги прадеда Николая, а в отделении с вешалками висели пальто и две куртки Анюты. Выключив свет, Анюта присела на край Вериной кровати и, подмечая поблёскивающие глаза Пашки, над ухом которого старательно продолжал мурлыкать Барся, тихо рассказала “деткам”, как сама стала ведьмой-колдуньей, как видела их на кладбище и как бегала за ними, почуяв странное с фотографией Веры. Когда она заколебалась, говорить ли, что на кладбище она была не одна, нечаянно взглянула на Пашку. Чуть не фыркнула от неожиданности. Тот, натянув на ухо тонкое одеяло, сладко посапывал. Барся всё ещё лежал на его плече, но уже помалкивал, будто понимая ситуацию… Вера тоже спала, и даже запавшее от плача лицо казалось успокоенным. Анюта осторожно встала и вышла.
Всё. Пора спать и ей. Про себя она знала: как бы поздно ни легла - встанет в привычные шесть утра. Так что - быстро в ванную умыться перед сном, а потом - спать… Но взбудораженная множеством тревожных событий душа продолжала волноваться. Не помогли даже тетрадки деда Николая, которые Анюта привычно принялась перечитывать перед сном. Более того… Не глядя взяв тетрадь из стопки, она обнаружила, что читает заметки прадеда о любовных приворотах. А потом и вовсе наткнулась на странное - такое, что убрала все тетради и напряжённо принялась размышлять. По мнению прадеда, ни один маг не сумеет приворожить человека, если привораживаемый любит.
Некоторое время Анюта лежала на спине, глядя в потолок, по которому то и дело проползали неясные огни от ночных машин с дальней дороги, а пару раз яркие - мимо окна проехали… Ветреный маг огня Алексис легко вызвал в Вере любовный отклик к себе. Но, глядя на Анюту, этого отклика не сумел вызвать. Она ничего не почувствовала. Разве что просто восхищалась красивым человеком - красивыми людьми, если учесть ещё и Агнию. Если говорить напрямую… Она, Анюта, до сих пор любит… Викентия? Поэтому на неё не произвёл впечатления обожающий взгляд влюбчивого Алексиса?
Она села на постели, ссутулилась.
- Предположим… - прошептала она. - И что мне с этого? Он-то меня не любит! Как вспомню его “сама приползёт”…
Только взгляд на настенные часы заставил вспомнить о молитве на сон грядущий…
Ночь душная… Наверное, ближе к утру гроза будет… Анюта спала вполуха, вполглаза. Видела сны, но отмечала проехавшие машины, шаги запоздалых прохожих мимо окна, увлечённое потрескивание сверчка, засевшего неподалёку в кустах…
Говорят, если во сне снится определённый человек, значит, он думает о тебе.
Анюте снились два Викентия. Один сидел за рулём внутри тёмной машины, безучастно глядя вперёд, в ветровое стекло. Второй разговаривал с ней в каком-то тёмном и тесном помещении. Оба пространства наслаивались друг на друга. Молчаливого Викентия Анюта всегда видела рядом с тем, который говорил. Этот второй… Она не узнавала его. Он был каким-то странным. Как будто двойник - альтер эго, второе “я” её бывшего, которого Анюта неплохо изучила, пока была его женой. Всегда сдержанный, всегда немногословный, всегда почти равнодушный, во сне он что-то страстно объяснял Анюте. Он размахивал руками, говорил громко и бессвязно, широким шагом ходил перед ней из угла в угол и, будто не мог подобрать нужных слов, морщился от того, что говорил, и начинал говорить заново, пытаясь убедить её в чём-то. А она тихонько сидела перед ним и ничего не понимала. Но боялась ему сказать об этом, потому что не хотела, чтобы он назвал её тупой дурой. Первый на неё не смотрел. Но не потому, что не замечал. Он смотрел в никуда с такой безнадёгой, словно заранее был уверен, что тот, второй, не сумеет убедить её… Замелькали кадры сегодняшнего дня: посетители, которые все говорили почему-то кукольным голосом первой гостьи; потом Андрей Ефимович, который снова внимательно оглядывал её квартиру; где-то на периферии уверенно прошли Алексис и Агния, а “детки” с завистью смотрели им вслед… Снова появился бывший. Он, первый, сидел за рулём. Будто и не двигался вовсе. Если бы время от времени не опускал глаза, чтобы снова вскинуть их на ветровое стекло, она бы решила, что видит фотографию. Второй Викентий стоял перед ней и молчал, больше не стараясь что-то доказать ей…
И вдруг поняла. Так отчётливо, что резко села на кровати.
Когда начались ссоры со свекровью, Анюта пыталась поговорить с мужем, добиться от него, чтобы он защитил её. А он молчал. И тогда она, пока его дома не было, за домашней работой, за заботой за дочерью беседовала с ним, пытаясь найти лучшие аргументы, чем те, что приводила в настоящем разговоре с Викентием. Мысленно говорить всегда было легче. Откуда-то появлялись твёрдые доводы в свою защиту и обоснованные объяснения, что права она, Анюта, а не свекровь, которая хотела выжить нелюбимую невестку из дома.
Но Викентий приходил, и Анюта снова заикалась, плохо подбирая нужные слова и с ужасом понимая, что не может быть убедительной. Хуже, что она от обиды, настроенная свекровью, сразу срывалась на крик. А это самый беспомощный аргумент…
Вот что сейчас делает Викентий. Он мысленно разговаривает с ней. Наяву разговор для него, не привычного к бытовым объяснениям, слишком тяжёл. Он тоже не может объяснить того, что с ними происходит. Не может объяснить своих чувств по отношению к бывшей жене, к дочери, к тому, что случилось в доме родителей.
Она накинула поверх ночнушки халат и вышла из комнаты. Несколько шагов к гостевой. Прислушалась. Крепко спят “детки”. Не помешают. Она на цыпочках дошла до гадательного столика, по дороге взглянув на часы. Полтретьего.
Затеплила свечу, мельком заметив, что пора её сменить: огарок очень уж мал.
Разложила карты, отчётливо держа перед внутренним взглядом того Викентия, что сидит за рулём машины. И через минуту чувствительно таращилась на полученный расклад, не веря глазам: он ушёл из дома! Отец уволил Викентия и закрыл его счета в собственном банке, оставив сыну лишь машину! Все его вещи - та самая спортивная сумка. И всему виной - та девушка, которую ему прочили в жёны! Скандал в благородном семействе! Вот откуда та фраза, возмутившая Анюту! Отец бросил, что сын долго не протянет без работы, без его протекции, без дома, что Викентию будет негде даже ночевать. А тот взял и ответил, что есть место, где его примут. А когда отец ухмыльнулся на это самоуверенное предложение, Викентий и огрызнулся, что он уверен в чувствах Анюты настолько, что, позовёт только, - она на коленях к нему приползёт!
Анюта, потушим свечу, лихорадочно натянула платье и выбежала на улицу. Быстро и уверенно пробежала к магазину, где, как Ленка сказала, стояла его машина. Темно и тихо. Шаги вроде и лёгкие, а отдаются ночным эхом в спящем городе. Пока добежала, пару раз проехали по дороге другие машины, но Анюта ничего не боялась. Подстёгивала мысль, что он голодный, усталый из-за отсутствия элементарных удобств, плохо спит… И грела мысль что вот она сейчас добежит, стукнет в стекло и позовёт его выспаться дома… И третья мысль ужасала: сколько же дней он здесь, ведь врал, когда говорил, что семья наняла человека проследить за бывшей женой! Его родители уж точно ни сном ни духом о том, что Анюта стала владелицей трёхкомнатной квартиры. Что эта квартира им - живущим в роскошном двухэтажном коттедже? Мелочь!..