Он вытащил её и стряхнул пыль. Из неё посыпался редкий пух. Шатен намеревался показать Чуе её. Она и так подарила ему слишком много себя, теперь его черёд. Странная у них однако любовь: показывать друг другу дорогие сердцу места и вещи. И никакого конфетно-букетного периода, с походами в ресторан, дорогими подарками и объятиями. Зачем?
Они оба знают что любят, а любовь в доказательствах не нуждается. Тем более, что покупки это не оно.
Сегодня должны были прибыть родители, проведать горе-графа, по мнению матери. Не подумайте, она очень любит своего сына, от того и столь строга к нему. Ран Дадзай возлагала на сына большие надежды, но те пока не спешили оправдываться. В окне смутно была видна зелёная карета, с двумя бурыми лошадьми. Она потихоньку стекала с холма в двор особняка, и когда уже можно было различить складки на лимонных шторах, Осаму наспех нацепив брошь-булавку, спустиося по лестнице. Ветер открытого окна ещё гуляет в комнате. Теперь оно вечно будет открыто.
За дверьми было слышно лошадиное ржание и топот копыт. Слуги тут же бросились помогать прибывшим гостям. Коней отвели в конюшню, отдыхать перед поездкой домой, насыпав овса и соломы, поилки были полны и так. Они гордо взмахивали своей золотистой гривой, и устало смотрели золотыми глазами.
Дверь распахнулась и швейцар средних лет огласил очевидное:
— Господин и госпожа Дадзай прибыли!
Вперёд к лестнице прошагали две фигуры.
Рука времени казалось даже не тронула их, лишь сбросила обязанности и присыпала цемент в некоторых местах их волос. Цементом выступала седина. Женщина была строгой и уверенной. Подол её кроваво красного платья шелестел по полу, а волосы были убраны в аккуратную причёску, закреплённую янтарными шпильками. Это любимый камень Матери. Шею украшало золотое колье, пальцы — кольца, а уши — не очень длинные серьги, с крупным рубином на конце. Её золотистые глаза были устремлены на сына, и бегло перебегали с лица на одежду, ища недостаток. Наконец зацепились ща брошь-булавку, криво наколотую, и взгляд Ран стал чуть холоднее.
—Осаму! Сколько лет, сколько зим. Неужели позабыл своих предков? - голос отца был мягким и добрым. Казалось, что только из этого и был сделан. Его одежда не представляла из себя ничего особенного: бордовый камзол с золотой вышивкой, белое жабо с красным камнем. Ему не нужны лишние украшения. Его красила доброта.
Дадзай-младший на это улыбнулся, и ответил
— Никак нет, отец. Пройдёмте в сад, выпьем чаю.
За мужа ответила Ран. Безмолвно кивнула.
Осаму улыбнулся ей, и поспешил в сад. За ним не спеша шли родители. Подол маминого платья скользил вслед за ней самой.
Белый столик на резных ножках был приготовлен на три персоны. Пузатый чайник пыхтел жаром.
Осаму подошёл и сел на место у куста роз. Мама села рядом, а отец напротив. Первой подать голос решила женщина.
— Как обстоят дела, Осаму? Какие у тебя новости?
Сын посмотрел на мать и взял чашку в руку. Но не успел отпить, как грянул вопрос неминуемый.
— Всё хорошо матушка, всё по-старому. Заключил несколько деловых сделок.
Ран смотрела на него со всей строгостью. Её удручало, что ничего не изменилось в плане женитьбы. Она откусила кусочек бисквита, и из её губ выпал новый вопрос.
— А невеста? Ты так её и не нашёл?
За сына решили неожиданно заступиться. Хриплый голос отца подул как майский вечер.
— Дорогая, к чему такая спешка? Успеет ещё обручиться, дай ему вкусить холостяцкую жизнь. Осаму всего 18!
В тот момент Дадзай-младший активно закивал в знак поддержки. Так кивают дети, когда за них заступаются и они полностью на стороне заступающего.
— Всего?! Ты оговорился, надо было сказать, уже. Уже 18, понимаешь? - она недовольно посмотрела на мужа, затем на сына. — Неужели, тебе настолько противны девицы из знати, Осаму? Не может такого быть.
— Может матушка. Сказать от чего мне так они противны? Я скажу: они любят не меня, а мой титул графа и владения, которые придется с ними разделить. Все богатые девушки похожи на кукол, вылепленных из качественной глины, но неумелым мастером. Все они как одна: в пышных платьях, где самого наряда не видно за многочисленными бантиками и рюшами, неестественно белой кожей и большими кругами на щёках. Они ужасны.
Она грозно смотрела на своего отпрыска собираясь с гневом, чтобы вновь открыть шквал отчитывания. Это была её любимая тема для “разговоров”. Подобных этому.
— Следите за словами, молодой человек. Иначе мне может показаться, что тебе нравятся безродные простолюдины.
Теперь уже Осаму смотрел с гневом. Не любил он эти разговоры о женитьбе, терроризирующие его последний год. Однако не он эту тему поднял, но точно он её опустит.
— Дошло наконец? Да мама, мне нравятся крестьяне, простолюдины и безродные девушки. В них изящества больше чем в во всех аристократах Франции. Мне противно даже смотреть на их зажравшиеся морды, которые даже лицом нельзя назвать. Титул ещё не делает человека аристократом. У некоторых нет никого титула, зато есть врождённое благородство, вот они-то и являются истинными аристократами, а других, взять хотя бы нас, не спасут никакие титулы, мы так и останемся париями.*- он сорвался на вопль и крик. Не может он терпеть подобного. Пусть его возлюбленную назвали “безродной простолюдинкой”, изо рта Ран это прозвучало, словно она вовсе не человек, а грязь на её подошве — Я женюсь только на той, кого люблю. Или не женюсь вообще! И плевать мне на ваши “заботься о сохранение семьи, ты же наследник”, которые мне всю голову изъели! Моя жизнь, это моя жизнь, не лезть, мама. И если вам противно дышать одним воздухом с таким неблагодарным сыном как я, можете уходить, я вас сюда не звал.
Женщина слушала это с выпученными глазами и открытым ртом. Никогда ещё сын не повышал на неё голос. Он выместил на ней весь гнев и все недомолвки за все годы жизни. Отец же был менее удивлён. Этого стоило ожидать, думал Сэтоши, и всё же не предполагал что это случится так скоро. Теперь, зная характер жены, они вряд ли попадут в особняк сына ещё раз, вдвоём. Ему было жаль сына, и он корил себя, что дошло до скандала. Доля вины есть и в отце. Не следил за воспитательными методами жены. Если бы так было может, ещё и обошлось.
Ран выскочила из-за стола, словно дотронулась до раскалённого железа, и не сказав ни слова направилась к выходу. Сэтоши встал следом, напоследок бросив на сына сочувствующий добрый взгляд, немо говоря, “прости”. Сам же Осаму не стал ничего делать. Ну как ничего, он и так много в тот момент всякого делал. Дышал, смотрел, жевал бисквит, слышат отдалённый топот копыт со двора, и думал, непозволительно много думал.
Его мысли прервало небо. Там парила птица, истошно вопя. Птица была бурая, и глаза у неё были как у Осаму. Обычно страх сковывает тело, но у шатена было иначе. Он как подстреленный помчался в конюшню, и вывел у непонимающего ничего конюха лошадь, и на ходу запрыгивая на его спину, направился в седьмой квартал. Птица летела над его головой чуть впереди, словно указывая дорогу, если забыл. Но Дадзай не забыл. И мчался как умалишённый в дорогом камзоле и кюлотах, с наспех нацепленной брошью-булавкой, к дому Чуи. Люди рассыпались перед его конём, крича, и говоря какой он хороший. Но для него не было никого. Для него была только только огневолосая ведьма.
Комментарий к Орёл, с его глазами
* Цитата из “Закатное солнце” Осаму Дадзай.
Благодарю всех за оценки и отзывы. Соавтор больше не нужен. Вдохновение ко мне вернулось.
========== Не забывай… и живи ==========
Спины.
Много людских спин.
Первое и последнее что он видел, дальше столб. Он врезался в небо. В клетке чуть поодаль сидела девушка. Она ведьма, с голубыми глазами. Бедная плачея, одинокие капли бывало сбегали по щекам. Прутья клетки были подобны перевёрнутым рёбрам, с плачущим сердцем внутри. Сердцем, что сегодня перестанет биться.