— Вы не знаете, о чём просите, Мэри. Но ради вас… — он опускается на колени, достаёт из кармана куртки картонную коробку с мелками. — Я попробую.
Железным наконечником зонтика я очерчиваю вокруг нас невидимый круг. Никто не войдёт сюда и ничто не выйдет отсюда.
А также мне потом не придётся объяснять своё странное поведение. Ведь не пристало леди становиться на четвереньки рядом с сомнительными молодыми людьми, рискуя порвать чулки и испачкать подол восхитительного синего платья.
Но я всё это проделываю.
Я чуть ли не носом утыкаюсь в потрескавшийся асфальт, на котором Спичечник выводит ломаные линии, растирая их где пальцами, где рукавом. Разноцветный рисунок почти на глазах выцветает, становится чёрно-белым, ломким и зыбким. От него веет холодом. Не морозным — могильным.
Это — Холм. И густые тени клубятся у его подножья.
***
Сестра моя, плоть от плоти ветра, кровь от крови земли. Ты нашла меня. Я чувствую твоё жаркое взволнованное дыхание, даже находясь за несколько миль от тебя. Мокрая глина тяжело давит мне на грудь, волосы проросли корнями в земное чрево, — приди, освободи меня.
Но ты слаба, как же ты слаба, сестра моя! Даже для того, чтобы увидеть меня, тебе понадобилась помощь мальчишки. Интересно, что ты пообещала ему взамен? Клочок рубахи висельника? Вилочку и крючок из вываренной в полнолуние чёрной кошки? Могильный камешек под язык?
Неважно.
Ты не придёшь спасать меня. Ты не захочешь, даже если б могла. От тебя пахнет железом и человеком, а твои полые птичьи кости годятся лишь для того, чтобы болтаться между землёй и небом, вздрагивая от порывов ветра. Я не найду в них жизни, не напитаюсь силой.
Но не пытайся мне помешать. Не стой у меня на пути. Не становись замком на дверях моей темницы.
Иначе я уничтожу тебя.
***
Миссис Банкс встречает меня на пороге.
— Мэри опоздала к ужину, — говорит она, поджимая губы. — Дети весь день предоставлены сами себе.
Я чувствую, как закипаю, но изо всех сил пытаюсь быть вежливым и поддержать беседу.
— Ох уж эти няни! Удивительно будет, если она вообще вернётся.
Лицо миссис Банкс покрывается некрасивыми красными пятнами.
— Вы хотите сказать, что я — плохая хозяйка и не могу приструнить слуг?
Я вздыхаю, предчувствуя скандал. Если бы только удалось проскользнуть в гостиную и отгородиться от неё вечерней газетой!
— Вы замечательная хозяйка, дарлинг, слуги от вас без ума.
— Понятно, я слишком мягкотелая, и не могу настоять на своём. И опять по всему дому боярышник! У меня от него начинается мигрень! — миссис Банкс с рыданиями прижимает к лицу кружевной платочек. — Вот и вы задерживаетесь на работе, только чтобы не идти домой! Ужин уже остыл!
— Я поужинал в пабе, дарлинг. Лучше бы я этого не говорил.
Истерика миссис Банкс продолжалась долго: с воздеванием рук и хлопаньем дверьми, со швырянием на пол стопки журналов и угрозами сейчас же, сию минуту, оставить меня пропадать от одиночества, забрать детей и уехать к маме в Йоркшир.
— Прогулка пошла бы вам на пользу, дарлинг, — успел глубокомысленно вставить я, когда крики затихли.
И истерика пошла на второй виток. Выяснилось, что я — плохой, бессердечный муж, чёрствый отец, который только и думает, как избавиться от жены и детей, чтобы развлекаться по пабам со всякими там…
Внезапно миссис Банкс прервалась на полуслове, потом побледнела и, комкая в руках окончательно растерзанный платок, сухо обронила:
— Хорошо. Приятного вам вечера, мистер Банкс. Кстати, если вам интересно, мальчишки Робертсона тоже нет на своём месте со вчерашнего дня. Его тётушка Брилл вся извелась. Утром будете сами чистить свою обувь.
И миссис Банкс, неестественно выпрямив спину, скорбно удалилась.
Я шумно вздохнул. Истерика закончилась бойкотом, а это, по крайней мере, не так выматывает.
В камине потрескивал огонь, и чайник на столе в гостиной ещё не совсем остыл, и булочки с корицей не успели подсохнуть в корзинке. Я почувствовал себя почти счастливым, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
И старался не обращать внимания на нервные гулкие шаги над головой, от которых слегка покачивалась люстра.
Видимо, миссис Банкс решила унести свои обиды на второй этаж.
***
Когда я выныриваю из рисунка, вокруг уже зажигаются газовые фонари.
У Спичечника идёт носом кровь, но он улыбается мне обычной чуть виноватой улыбкой. Не тратя время на поиски платка, я вытираю ему лицо подолом платья.
Ни одной капли не должно упасть на рисунок. Ей пока хватит.
— Мэри, вы ради меня испортили платье! Я никогда этого не забуду!
— Лучше помоги мне.
Я торопливо сгребаю вокруг себя вишнёвые лепестки, фантики от конфет и остальной мелкий городской мусор. Рисунок нельзя оставлять до утра, слишком живым он получился.
— У тебя есть чем зажечь огонь?
— Пожалуйста, леди. Один шиллинг пачка.
Спичечник галантно протягивает мне образец своего товара, и я хмыкаю, оценив иронию положения.
Полкоробка спичек мы тщательно укладываем поверх мусора и поджигаем.
Линии рисунка корчатся в огне.
Это хорошо. Пусть Она знает, что я не сдамся.
Когда догорает последний фантик, я поднимаюсь с асфальта.
— Вы уже уходите, Мэри? — Голос Спичечника звучит грустнее обычного.
— Да, мне пора.
— Что там было, за гранью?
— Смерть. Не-жизнь. Жажда возвращения. Не думай об этом, дорогой. — Я нежно целую Спичечника в лоб. — Спасибо за помощь.
— Мэри… — выдыхает он.
— Мне пора.
***
Госпожа снова зовёт меня. В её голосе угроза, и боль (моя постоянная спутница) тугим змеиным телом мгновенно обхватывает виски. Сожмёт-отпустит, будто играет.
Госпожа торопит.
Ей надоело ждать.
Она говорит, что найдёт другого, более покладистого и верного слугу, который сможет исполнить её маленькую просьбу.
Жизнь за жизнь.
Курица бьётся в предсмертной агонии на кухонном столе — для того, чтобы мы впитали в себя частичку её жизни. Корова, поившая нас молоком, молчаливо и покорно ложится под нож.
Все мы должны чем-то жертвовать.
Было бы лучше, если бы Госпожа забрала мою никчёмную жизнь, но ей нужна другая. Другие.
Скоро солнце станет слишком ярким, и Госпожа потеряет силу.
Значит, нужно спешить.
***
Ещё на подходе к дому чувствую: произошло неладное. След нечёткий, размытый, но защитный круг, ради которого я трудилась не покладая рук, разорван.
Я открываю дверь своим ключом, машинально провожу рукой по косяку, проверяя. Так и есть: на двух гвоздях из пяти застыли капельки запёкшейся крови. На крошечных гвоздиках, самых маленьких среди остальных. Шестой гвоздь выпал и валяется на коврике. Я помню, каким именем нарекала его.
Из гостиной тянет сладким запахом дурман-травы. Мистер Банкс спит, откинувшись на спинку кресла, на подбородке у него застыла тонкая дорожка слюны. Будить бесполезно: к утру проснётся сам, и даже не вспомнит.
Если, конечно, я сумею вовремя предотвратить беду.
Миссис Брилл с порога кухни сверлит меня ненавидящим взглядом.
— Где миссис Банкс? — спрашиваю я её.
— Ушла, — отвечает, будто плюёт мне в лицо.
— Куда?
Рот миссис Брилл расплывается в щербатой усмешке, острые резцы в свете лампы кажутся зелёными: