Выбрать главу

Показалось ей, что сыро, и водой пахнет, и глухо.

«И всегда он ерунды натворит», – думала она про мужа.

Из домика вышла востроносая, страшно худая баба в белом платке, надвинутом на лоб. Баба, не здороваясь, подала ей письмо. Письмо от мужа.

«Меня неожиданно вызвали в уезд, – писал он, – для ревизии. Вернусь дня через два. Ты пока устраивайся. Прислуга нанята, все в порядке. Будешь довольна. Целую крошечные глазки и голубенькие ручки. Володя».

– Голубенькие ручки! – пробормотала она. – Вечно все перепутает!

– Значит, барин – вас нанял? – спросила она востроносую бабу.

У бабы лицо было узкое, как сабля. Под глазами черно, словно углем намазано.

– Да-с. Наняли. Готовить и вообще, доить или что.

– Разве здесь есть корова? – удивилась Клавденька.

– А я почем знаю, – гордо отвечала баба. – Я только вчера пришла.

Клавденька вошла в дом. Комнаты маленькие, сырые, ветки черемухи лезли в окна, застилали свет. И сразу ее зазнобило, как от простуды.

Обошла все помещение. Летом, в жару, наверное, будет хорошо, а пока и судить трудно. Мебели почти что никакой. На все три комнаты одна кровать, один диванчик, стол да три стула.

– А лампы здесь нет? – спросила Клавденька.

– Нету, – отвечала баба из кухни.

– Так как же я буду?

– А ночи теперь белые, так на что тебе свет? А хочешь, так давай денег, схожу в город за свечкой.

– Хорошо. А нельзя ли самовар поставить?

– А давай денег, так я в городе углей куплю.

Клавденька дала бабе денег, велела купить кое-что из провизии. Баба ушла, да и пропала.

Холодно, сыро, темно, скучно. Клавденька завернулась в плед и задремала. Наконец, хлопнула дверь.

– Ну что, принесли свечку?

Никто ей не ответил. Баба вошла и молча остановилась.

Клавденька обернулась.

В дверях стояла баба, да не та. Чужая. Она была огромного роста, широкоплечая, ширококостная, любому мужику впору. На голове темный платок.

– Вам чего? – спросила Клавденька.

– Я к вам в горничные, в девушки. Ваш барин меня порядил, – отвечала баба густым голосом.

– Ах, значит, муж вас нанял? А вы умеете? Вы уже служили?

– Ну конечно, – добродушно отвечала гигант-баба. – Дело немудреное.

– Надо бы вот вещи разобрать, – сказала Клавденька, – да тут темно, ничего не видно. Я послала за свечкой в город. Вас как зовут?

– Клаша.

– Так вот, Клаша, разверните пока этот сверток и постелите мне постель.

Клаша живо все размотала, разобрала, устроила, потом вышла из дому. Клавденька видела, как она встала у берега лицом к речке и махала руками, точно звала кого-то.

Наконец, вернулась носатая, принесла что нужно, зажгла свечку, напоила свою барыню чаем.

Неуютная была эта баба. Вся как-то дергалась, глаза какие-то пламенные, платок ерзал у нее на голове и, когда сползал, видны были волосы ершом, как бывает у бритых после тифа.

«Удивительно, каких он слуг нанял! – думала Клавденька про мужа. – Какие-то нелепые».

Ночь провела она скверно. Никак не могла согреться, и комар пел над ухом.

«Комаров, наверное, будет пропасть».

Утром поднялась с головной болью. Увидела на столе рядом с вынутыми из несессера вещами какой-то паспорт. Взяла, развернула.

«Клавдия Петрова. Вдова…» В глазах потемнело.

– Что такое? Почему мое имя? И почему я вдова? Я, кажется, совсем больна!

Снова читает. Нет, не ошиблась, так и есть: «Клавдия Петрова. Вдова». Смотрит дальше. «Тридцать лет. Крестьянка Вологодской губернии…»

– Ах, это, значит, Клаша. Ее паспорт. Но как глупо, что у нас одинаковые имена и фамилии.

Что-то было в этом противное и жуткое. Точно своего двойника увидела.

Пошла в кухню. Там была одна носатая.

– Дайте мне чаю, – сказала Клавденька.

Носатая так вздрогнула, что даже нож уронила, точно застали ее бог знает за каким преступлением, а всего-то навсего чистила она картошку.

– Скажите, – спросила Клавденька, – это Клаши фамилия Петрова?

– Петрова, Петрова, – нехотя пробормотала баба.

– Так. А вас как зовут? – Баба отвернулась и буркнула:

– Марья. Не все ли равно.

У этой Марьи странные были манеры. Она никогда не смотрела в лицо, а когда отвечала, отворачивалась.

– А где же Клаша?

– Купается. Где же ему быть? Там ему и место. В речке.

– Кому?

– А ему, Клаше.

Марья, очевидно, совсем была идиотка.

Клавденька вернулась в свою комнату. За окном был густой туман, белый, как пар. Комнатка была сырая, в углах обои отстали.

Марья принесла чай, молоко, баранки. Поставила на стол, заглянула за дверь, за окно, подошла к Клавденьке и сказала шепотом:

– Ты только на меня не говори. Клаша-то – Иван!