— Хорош! — одобрил, наконец, герцог. — Весьма! Не чета мне, конечно! Но хорош!
Все с готовностью захохотали. В карты герцог проиграл, но сумма была настолько деликатная, что это привело его в отличное расположение духа. Он любил быть щедрым.
— Ну а быка? — обратился герцог к Финну. — Целого быка, а? Сможешь?
— Отчего ж не попробовать? — пробасил Финн.
— А что ж это ты, до сих пор не пробовал?
— Да где ж нам, бедным живописцам, целого быка-то…
— Ого! — закричал герцог, и все загалдели. — Так это ты, что ли, живописец? Это вот об этом-то ты мне говорил, что ли?
— Извольте взглянуть! — торжественно поднялся наш провожатый.
Воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на дощечку и на меня. На меня и на дощечку. Герцог передал произведение задним, которые жадно в него вцепились, и несколько раз молча кивнул.
— Полное содержание ему! — провозгласил он под всеобщее ликование. — Работать завтра начнём. А сейчас я спать!
На Финна было страшно смотреть. Его лицо излучало настолько победоносное удовлетворение, что я начал опасаться за рассудок своего друга. К нему немедленно подскочили слуги, но он мановением руки остановил их всех, указал на меня и строго заявил:
— Мой ученик! Без него не работаю! Постелить в одном покое со мной!
Ахая, изъявляя совершеннейшее покорство, виляя всеми частями тела, рассыпаясь в уверениях благожелательности, слуги отправили нас с Финном в рай. Мы искупались в золотых ваннах, причём Финн ни разу не забыл открыть рот, когда специальный лакей предлагал ему виноградинку и глоток вина (я отказался — мне хватило того изумительно нежного мяса, которое нам в мгновение ока подали во время ожидания герцога). Нас завернули в мягчайшие халаты и сопроводили в комнату с двумя кроватями, на которых разместилась бы вся охрана тех важных господ, и с только что взбитой периной, на которую не страшно было бы спрыгнуть с самой высокой башни этого замка. Нам предлагали подоткнуть одеяло, погасить свечи и удовлетворить все прочие желания, о которых я предпочту умолчать, но Финн вытолкал всех за дверь и запер её изнутри. Мы сели на свои кровати лицом друг к другу.
Оказавшись наедине со мной, он сразу принял вид здравомыслящего человека, и мои слова о том, что он сошёл с ума, застряли у меня в глотке.
— Я больше не караванщик, — сказал он мне весело и устало. — Я теперь вольный художник!
— Ты решил совсем уйти?
— Да! Совсем! Раз я могу делать что-то другое, то почему бы этим не заняться? Я ходил с Марком и Лукашем почти триста лет. Всё, теперь я живописец!
Он захохотал и ударил ручищей по одеялу, взметнулись горы, пролегли долины.
— Если уже завтра ты начнёшь работать, то когда ты пойдёшь прощаться со всеми? — спросил я.
— Никогда! Марк говорил: если кто-то решится уйти, пусть не попадается мне на глаза! Я, конечно, мог бы встать против него, но все эти его колдовские штучки… Да и зачем мне это!
— Ты не будешь скучать?
— Наскучался уже!
— А я?
Финн встретил этот вопрос с удивлением.
— Нет, если ты хочешь, возвращайся к ним. Но подумай, какая жизнь нас ждёт!
Он достал откуда-то сумку и начал выкладывать из неё свои принадлежности — прямо на пол между нашими кроватями. Так вот что он постоянно придерживал и поправлял под одеждой! И вот почему не позволил отправить наше платье в стирку!
— Ты посмотри! — говорил он. — Таких красок, таких цветов нет нигде! Я годами собирал, смешивал, пробовал. Сначала я думал, что без компонентов, которые можно найти только у нас там, в пещерах, не обойтись! Долго так думал! А потом понял, что все краски, все цвета — они на поверхности! Я заказывал, покупал, смешивал, смотрел — получалось даже лучше. Годы на это ушли, годы!
Он снова засмеялся. Я видел те же чашечки, которые он тогда, между домами, прятал от меня за нелепо выгнутой ногой, а теперь с готовностью открывал и показывал.
— Они здесь тёмные, конечно, их нужно разбавлять — то водой, то кое-чем ещё, я просто хочу, чтобы ты понял: это годы трудов, и они закончились! У меня есть краски для всего! Для всего, что есть на поверхности! У меня одного!
— А я? Зачем тебе я?
— Ну как зачем! Как художнику без помощника? Будешь мешать краску, я тебя научу. Будешь ездить за ингредиентами, холстами, принадлежностями всякими. Будешь ходить со мной, когда я захочу на природе писать, будешь следить, чтобы никто не подкрался, а то я увлекаюсь, бывает, и ничего вокруг не замечаю. Ну что, согласен?
— Почему я? Почему не Курт, не Тимо, не…
— В лице у тебя что-то такое… художественное… Я тебе как живописец говорю, я глаз имею! Я когда с тем хлыщом повздорил в прошлый раз — не хотел он меня герцогу представлять, — на обратном пути в деревню только и думал, с кого бы портрет написать. А тут ты откуда ни возьмись!