Я забился в угол пещеры, сел на камень и приготовился ждать. В герцогском камзоле было зябко, и огонёк согласился меня погреть.
Отсюда было видно только небо. В замке, после одного из приёмов пищи (если честно, не было у нас разницы между завтраком и всем остальным), Финн прикарманил хрустальный бокал, в котором иногда ополаскивал кисточки. И я, бывало, следил за тем, как к одной бледной краске примешивается другая. Они гонялись друг за другом в воде, словно два хвостатых ветерка. Голубую постепенно побеждала розовая, потом Финн оставлял в стакане одну серую точку, добавлял ещё и ещё, пока не наступала ночь. В мои обязанности входило менять воду и творить новый день. То же самое происходило сейчас в небе.
Как он там? Думает ли обо мне?
Порой долетали отдельные возгласы. Люди здоровались и прощались, указывали, пререкались — и всё с энергией, которая удивляла меня. И я себя так вёл — в той жизни. Бодро принимался за работу, задорно отвечал на подначивания бывалых, да и надсмотрщики не любили подёнщиков с усталым видом. Но это было там… А здесь мир казался мне бессмысленным. Я сидел в углу на камне и смотрел то на небо, куда заоблачный Финн снова и снова макал серую кисточку, то на линии своих ладоней, которые подсвечивал огонёк, забравшийся под кожу.
Мне показалось, что голоса стали громче и как будто приблизились, а потом вдруг пропали. Опять вырыватели? Я уже почти собрался с духом, чтобы вскочить и отправиться на разведку, но тут словно из-под земли появились факелы, а с ними и шляпы, головы и всё остальное. К пещере поднималась целая толпа.
На пороге люди остановились и какое-то время растерянно озирались, потирая глаза, чтобы они поскорее привыкли к темноте. Костерку тоже стало интересно, и он спрыгнул с моих рук на пол.
— Вот он! Вон там! — крикнул один из прибывших и в страхе зажал рот.
Все повернулись в мою сторону и зашептались:
— Сидит.
— Всё верно.
— Ну, помогите нам теперь, старцы!..
— Какие старцы! Он не из этих…
— Да кто их там разберёт! Я на всякий случай всем молюсь!
На один несмелый шаг от толпы отделился человек в самой большой и широкой шляпе, которую он, впрочем, сразу же снял. Все последовали его примеру. Сверкнули медные пряжки.
— Господин! — сказал он громко и хрипло, прочистил горло и повторил: — Господин! Мы понимаем, что пришли новые времена. Многое отныне изменится. Всё будет по-вашему теперь. Не так, как при прежних, которых вы изволили уничтожить. Мы ждём указаний. Установления новых традиций, так сказать. Ждём от вас. Но пока их нет… Или, возможно, они были, но мы по глупости и слабости своей не уяснили ваших знамений… Так что пока… Вот… Как положено… Как было раньше… В первый вечер принесли вам снеди. Уж не знаем… Просим смилостивиться… Сделаем, как вы пожелаете… Не извольте гневаться… Простите, не ведаем имени вашего, господин негасимого огня…
— Человеческая жизнь оставляет после себя один лишь мусор! — произнёс я единственную свою мудрость, чтобы выиграть время и понять, что происходит.
Эхо чудовищно исказило мой голос.
— Загадками! Загадками говорит! — пронеслось по толпе.
Вожак покосился на остальных и передёрнул плечами. Задние начали вносить и ставить как можно дальше от меня горшки, бутылки и свёртки. Этих припасов мне хватит на неделю, а то и больше. Только бы не прокисло ничего. Так… Я вспомнил, что огонь натворил прошлой ночью, и мне всё стало ясно. Они приняли меня за какое-то божество, которое спалило деревню и заодно перебило караванщиков, а потом явило себя в облике негасимого пламени под проливным дождём и тем самым как бы намекнуло на то, что оно ждёт поклонения, служения и даров.
— Просто раньше, до вас, в первый вечер мы приносили поесть-попить, потом шла торговля. Во второй вечер приходили с просьбами и подношениями благородные мужи, а в третий… Ну, и в третий вечер тоже была традиция… гм, довершать дела…
— Как теперь-то будет? — осмелел кто-то из толпы, устав ждать главного вопроса.
— Товары-то какие везти?
— И сколько вас?
Народ зашумел. Я не знал, что отвечать. Ввязываться ли мне в эту игру? А если действовать, то как? Мудростей у меня уже не осталось. Одна была только, да и не так я собирался её объявить миру. Точнее, вообще никак не собирался.