— А между тем поэт когда-то написал: «Земля лугов бескрайних, зеленая земля…»
— Поэты не меньше виновны в построении империй, чем грязные политиканы.
— Иногда кажется, бросил бы все и пошел отсюда куда глаза глядят. Но как пройти через смертельные пески?
— Да это же сказки, папа! Ты ведь сам говорил, что пески эти не опаснее здешних полей. Это, кстати, напомнило мне о другой теории, будто слово «Оз» связано со словом «оазис». Так северные кочевники думали о Гилликине, когда только поселились там в незапамятные времена. Только тебе вовсе не нужно идти через пустыню, папа. Поехали со мной в Винкус. Эта земля совсем не похожа на остальную страну.
— Я бы с радостью, дочка, но разве я могу оставить Нессу? Нет, это невозможно.
— Даже если она дочь Черепашьего Сердца? — со злой обидой спросила Эльфаба.
— Особенно если так.
Только тут Эльфаба поняла. Не зная наверняка, кто отец Нессарозы, Фрекс, следуя своей непостижимой логике, стал считать ее общей дочерью. Она была живой памятью об их непродолжительном союзе — ну и о Мелене, конечно. Какой бы калекой Несса ни была, она всегда будет значить для отца больше, чем Эльфаба. Она всегда будет для него важнее.
Ужинали сестры в комнате у Нессарозы. Давали говяжий суп, но Эльфаба, обычно непритязательная в еде, вдруг почувствовала, что не может взять в рот ни ложки. Напротив нее служанка аккуратно кормила сестру.
— Перейдем сразу к делу, — начала герцогиня. — Я хочу, чтобы ты осталась со мной, стала первым министром и управляла страной, если мне придется уехать.
— Мне здесь не нравится, — искренне ответила Эльфаба. — Народ жесток и глуп, двор слишком пышен, а ты, по-моему, сидишь на пороховой бочке.
— Тем больше причин, чтобы остаться и помочь. Разве нас не затем растили, чтобы мы принесли людям пользу?
— Зачем тебе я? Ведь есть башмачки. Ты с ними стала совсем самостоятельная, я даже не ожидала. Главное — смотри не потеряй.
«Ты с ними совсем как змея, которая стоит на хвосте, — подумала про себя Эльфаба. — Даже смотреть жутко».
— Разве ты их не помнишь?
— Помню, конечно, но я слышала, Глинда наделила их волшебными свойствами.
— Ах, эта Глинда! Удивительное создание. — Нессароза проглотила суп и улыбнулась. — Хочешь, я тебе их оставлю? Только после смерти. Впишу в завещание. Не знаю, правда, чем они тебе помогут: мне они новых рук не отрастили, и тебе цвет кожи вряд ли исправят. Разве что сделают тебя такой неотразимой, что на кожу уже никто не будет смотреть?
— Стара я уже, чтобы быть неотразимой.
— Перестань! — рассмеялась Нессароза. — Мы с тобой еще в самом расцвете лет. Признайся: тебя наверняка дожидается какой-нибудь симпатичный винк в своем шалаше, юрте, вигваме или как это у них называется?
— Скажи мне лучше вот что. Я с утра все хотела тебя спросить. По поводу заколдованного топора.
— Да? Картофелину, пожалуйста, вон ту, спасибо.
— Помнишь тот день в университете, когда мадам Кашмери оставила нас в своем кабинете и заворожила?
— Что-то припоминаю. Мерзкая была тетка, да? Настоящий деспот.
— Она тогда сказала, что выбрала нас — тебя, меня и Глинду, — чтобы посвятить в Наместницы и сделать агентами какой-то важной особы. Волшебницами и, не знаю, сообщницами. Обещала, что мы займем высокие посты и сможем на многое влиять. И заставила нас поверить, будто мы никогда не сможем обсуждать этот разговор друг с другом.
— Ах, это! Да, конечно, я помню. Ну и ведьма она была!
— И что ты об этом думаешь? Неужели она действительно могла сделать из нас могущественных волшебниц и заставить молчать?
— Напугать она нас могла, это точно. Но мы были молодыми и глупыми.
— Мне тогда казалось, что она в сговоре с Гудвином и что это она приказала Громметику — странно, как сейчас помню его имя, странное дело память, — приказала ему убить профессора Дилламонда.
— Сколько тебя помню, тебе всегда мерещились заговоры! Нет, я сомневаюсь, чтобы мадам Кашмери была столь влиятельна. Она строила козни и пыталась управлять, кем могла, — это да, но настоящей власти у нее не было. Мы только по наивности считали эту напыщенную курицу страшной злодейкой.
— Не знаю. Я ведь потом пыталась что-то сказать, и мы едва не упали в обморок.
— Мы были тогда страшно внушаемы, Эльфи.
— А Глинда вышла за богача, как Кашмери и говорила. Сэр Чафри-то все еще жив?
— Если это считать жизнью, то да. И Глинда стала волшебницей, тут тоже никто не спорит. Только вовсе не обязательно, что мадам Кашмери была тому причиной. Она всего лишь предсказывала очевидное: разглядела наши способности, как разглядел бы любой опытный учитель, и посоветовала воспользоваться ими. Что же здесь странного?