— Фрекс, — решительно сказала она. — Когда извергается вулкан, ни один священник в мире не заставит его потухнуть.
— Что скажут мои собратья?
— О, наверняка что-нибудь вроде: «Брат Фрекспар, как ты позволил своей жене рожать первенца в столь ответственный день? До чего недальновидно с твоей стороны, какая слабость. Нам придется лишить тебя сана».
Она, конечно, дразнила мужа: снять с него сан было некому. Ближайший епископ находился слишком далеко, чтобы интересоваться здешними делами.
— Но нельзя же так не вовремя!
— Честное слово. Фрекс, ровно половина вины тут твоя. Ты все-таки тоже к этому причастен.
— Можно, конечно, рассуждать и так, хотя я сомневаюсь.
— Сомневаешься?!
Она запрокинула голову и расхохоталась. На шее напрягся мускул, спускавшийся к ямке над грудиной, как ручка серебряного половника. Даже после сна, с огромным животом, женщина была величественно прекрасна. Распущенные волосы походили цветом на мокрую опавшую дубовую листву, играющую на солнце. Муж презирал ее за благородное происхождение, уважал за добровольный отказ от легкой жизни — и вдобавок к этому умудрялся еще и любить.
— Сомневаешься, что ты отец? — вдоволь насмеявшись, сказала она и уперлась рукой в подголовник. Фрекс взял жену за другую руку и помог сесть в постели. — Или что мужчины причастны к рождению детей?
Она поднялась — огромная, словно ходячий остров — и, все еще посмеиваясь, вышла из дома. Одеваясь, муж еще долго слышал ее смех из уборной.
Фрекс расчесал бороду, намазал волосы маслом, зачесал их назад и закрепил заколкой из кости и сыромятной кожи. Его лицо сегодня должно быть открыто, а мимика выразительна и понятна на расстоянии. Он втер в брови немного сажи, провел румянами по щекам, подвел губы. Красивому священнику и доверия больше.
Во дворе, служившем им кухней, Мелена готовила завтрак. Она двигалась вперевалку, но не грузно, как все беременные, а словно гигантский воздушный шар, волочащий по земле веревки. В одной руке она несла сковороду, в другой — пару яиц и пучок лука. Тихо-тихо, чтобы не услышал муж, она мурлыкала песню.
Фрекс тем временем облачился в рясу, застегнул белый воротник, обул сандалии и, достав из-под комода два письма от священника из деревни Суходревье, тут же спрятал их за пояс, подальше от глаз жены. Если Мелена их увидит, еще чего доброго тоже захочет пойти в Закамышье и поглазеть на предстоящее зрелище.
Пока Фрекс пробовал голос к выступлению, Мелена перемешивала яичницу деревянной ложкой. За озером звенели бубенчики коров, но она слышала не их, а что-то другое, внутри себя. Звук без мелодии, точно музыка из сна, которую не вспомнить, кроме как по оставленному приятному впечатлению. Может, это ребенок поет у нее в животе? Видно, будущий музыкант.
Из дома доносились слова Фрекса. Он импровизировал, разогревался перед боем, готовил доводы для спора, в очередной раз убеждал себя в своей правоте.
Как там пела когда-то ей няня?
Мелена вспоминала теперь песенку с улыбкой, как шутку. Горе — неизбежная составляющая жизни, а мы тем не менее продолжаем рожать детей.
«Дурочка! — в мыслях обругала ее няня. — Разве ты не знаешь, что мы рожаем только в молодости, а когда нахлебаемся бед, наше благоразумное чрево в отвращении засыхает?»
«А как же мужчины? — возразила Мелена. — Они-то не засыхают до самой смерти».
«Ох эти мужчины, — вздохнула няня. — Уж на что мы, женщины, тугодумы, а эти вообще не способны учиться».
— Завтрак готов, — позвала мужа Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку. Ничего, ее сын не будет таким болваном, как остальные. Она научит его, как побороть горе.
— Настали трудные времена для нашего общества, — произнес Фрекс.
Для человека, осуждавшего мирские соблазны, он ел с большой изысканностью. Мелене нравилось смотреть, как ловко управляются с вилкой его пальцы. Она подозревала, что под маской праведного аскетизма скрывалась давняя мечта о роскоши.
— У нас что ни день, то трудные времена, — ответила ему жена, как возразил бы возможный противник. Дурачок, он не слышал сарказма в ее голосе.
— Мы стоим на распутье. Надвигается идолопоклонство. Наши вековые устои в опасности! Истина под сомнением! Добродетель забыта!
Он не столько разговаривал с ней, сколько готовил обличительную речь. Была в его характере какая-то отчаянность, которую он в отличие от многих других мужчин умел оборачивать на благо работе. Опершись о стол, Мелена осторожно села. В голове у нее пел целый бессловесный хор. Неужели так всегда бывает перед родами? Можно, конечно, спросить местных сплетниц-повитух, которые придут сегодня днем и начнут ворчать, глядя на ее раздутый живот, но Мелена боялась показаться смешной. Пусть ей не избавиться от городского произношения, которое соседки считали вычурным, так хоть скроет свое невежество в столь примитивных делах.