— Яблочко от яблони, — хмыкнул Фьеро. — Ты вон тоже распрощалась с приличным обществом. Спряталась здесь, живешь как улитка в раковине.
— Помню, когда я в первый раз тебя увидела, — Эльфаба брызнула уксусом на салат, который готовила к ужину, — на лекции у профессора… как бишь его?
— Никидика.
— Вот-вот. Меня поразили твои татуировки. Ты специально так вошел, чтобы произвести на нас впечатление?
— Что ты! Ты даже не представляешь, как бы я рад был войти в другую дверь! Эти рога! Они меня до смерти перепугали; я думал, все, погиб. И кто меня спас? Весельчак Тиббет и балагур Кроп.
— Тиббет и Кроп! Кроп и Тиббет! Я совсем про них забыла. Как они?
— Тиббет очень изменился после той нашей поездки в «Приют философа», а Кроп… Кроп работает аукционистом, торгует живописью и такой же клоун, как всегда. Я иногда его вижу, но мы почти не разговариваем.
Эльфаба рассмеялась.
— Да ты брюзга! А ведь я тогда тоже интересовалась «Приютом философа». Знаешь, я бы так хотела снова с ними встретиться в следующей жизни: и с Боком, и с Кропом, и с Тиббетом, и с Глиндой, конечно, с Глиндой. Даже с Эвриком. С ним-то что?
— С ним я общаюсь. Он все больше сидит в своем маркграфстве, но иногда приезжает в Шиз — там у него собственный дом. А когда он наведывается в Изумрудный город, то ходит в тот же клуб, что и я.
— Он все такой же самовлюбленный грубиян?
— Ба! Да ты и сама брюзга!
— Может быть, может быть.
Они сели ужинать. Фьеро все боялся, что Эльфаба начнет расспрашивать его про семью, но, видно, им обоим не хотелось говорить о своих близких. Она не спрашивала его о жене и детях, а он ее — о друзьях из подполья.
В следующий раз, думал Фьеро, надену рубашку без воротника. Пусть увидит, что моя татуировка спускается на шею и дальше на грудь. Раз ей нравится.
— Неужели ты собираешься провести здесь всю осень? — спросила в один из первых холодных вечеров Эльфаба.
— Я написал Сариме, что задерживаюсь по делам на неопределенный срок. Ей все равно. Да и как может быть иначе, когда ее, дочь вождя маленького кочевого племени, девочкой выдали за арджиканского княжича. Родители Саримы все верно рассчитали: теперь у нее есть еда, слуги и прочные стены Киамо-Ко для защиты от враждебных народов. После рождения третьего ребенка она располнела. Она почти не замечает, Дома я или нет, и уж точно не будет скучать: в замке живут пять ее сестер. Женившись на одной, я приобрел целый гарем.
— Не может быть! — удивилась и даже слегка смутилась Эльфаба.
— Почему не может? Сарима пару раз намекала, что ее младшие сестры с удовольствием проведут со мной ночь. И нечего на меня так смотреть: по нашу сторону Великих Кельских гор запрет на подобную близость не столь силен, как в остальной стране Оз.
— Смотрю как умею. Ну а ты? Согласился?
— На что? — Фьеро удивленно поднял брови.
— Спать со свояченицами.
— Нет. Правда, не из каких-то там нравственных соображений и не потому, что они мне не нравились. Скорее по расчету. Сарима — хитрая женщина, а брак — это постоянная борьба. Если бы я согласился, она бы получила надо мной большую власть.
— Что, все так плохо?
— Да, нелегко. Ты не была замужем, тебе не понять.
— Я замужем. Только не за мужчиной.
Эльфаба зажала себе рот, но было уже поздно. Фьеро никогда ее такой не видел: она ужаснулась собственным словам, отвернулась, прокашлялась, шмыгнула носом.
— Чертовы слезы, как больно жгутся! — вскричала Эльфаба в припадке ярости, выскочила из-за стола и бросилась вытирать глаза старым одеялом, пока соленая влага не покатилась по щекам.
Она стояла, согнувшись как старуха, одной рукой упираясь в ящик, другой вытирая лицо одеялом, свободный край которого свесился до пола.
— Эльфаба! Что с тобой? — взволнованно вскричал Фьеро, бросился к ней и прижат к себе. Их разделяло одеяло, которое, казалось, вот-вот вспыхнет огнем, взорвется розами или брызнет шампанским. Какие только фантазии не приходят на ум, когда тело возбуждено до крайности.
— Нет! — повторяла Эльфаба. — Нет, нет, нет! Я тебе не гарем. Не женщина и даже не человек.
Но ее руки, точно те ожившие рога, сами обвились вокруг и прижали его к стене с почти убийственной страстью.
Малки с презрительной вежливостью забрался под стол и отвернулся.
Они встречались в амбаре у Эльфабы день за осенним днем, которые, повинуясь капризным восточным ветрам, были то теплые и солнечные, то непроглядно дождливые. Иногда приходилось расставаться на несколько дней. «У меня работа, у меня дела, не спорь или никогда больше меня не увидишь, — говорила она. — Я напишу письмо Глинде, узнаю у нее заклинание невидимости — и пуф! — прости-прощай».