Руки Эльфабы все так же двигались под плащом, будто колеблясь: убить или нет? Мадам Кашмери плавно, кактранспарант на параде, двигалась вперед, важно взошла по лестнице и скрылась за распахнутыми для нее дверями. Толпа повалила следом. Эльфаба скорчилась, прислонилась к столбу и в приступе отвращения к себе затряслась такой крупной дрожью, что даже Фьеро было видно. Плюнув на конспирацию, он начал пробираться к возлюбленной, но когда добрался до ступеней магазина, она уже исчезла.
Площадь быстро пустела. Откуда-то с улицы доносились веселые детские голоса. Карета, в которой прибыла мадам Кашмери, подъехала на освободившееся место возле входа в театр, Фьеро медлил, ожидая, что сработает какой-нибудь запасной план и театр взлетит на воздух.
Но ничего не происходило, и Фьеро начал волноваться, как бы за те несколько минут, что он не видел Эльфабу, пока пробирался через толпу, ее не схватили штурмовики. Возможно ли это? Способны ли они действовать так быстро и незаметно? И что он будет делать, если Эльфаба сгинет в застенках тайной полиции?
Испуганный Фьеро быстро зашагал обратно. К счастью, ему быстро подвернулся извозчик, который мигом домчал его к заколоченному амбару, где жила Эльфаба.
В полном отчаянии Фьеро бросился наверх. Пока он мчался по лестнице, живот его вдруг скрутило, и он едва добежал до ночного горшка. Комната была пуста, только Малки глазел на него со шкафа. Облегчившись, умывшись и застегнувшись, Фьеро налил коту молока и позвал его. Тот не шелохнулся.
Фьеро отыскал пару печений, задумчиво их пожевал, потом открыл окно, чтобы проветрить комнату. На пол посыпался снег и лежал не тая, до того было холодно.
Фьеро пошел к печке разводить огонь. От чиркнувшей спички в комнате ожили тени, отделились от стены и, не успел Фьеро опомниться, двинулись на него. Их было трое, или четверо, или пятеро. На них была черная одежда, лица вымазаны сажей, а головы обернуты такими же платками, какие он покупал для Саримы и Эльфабы. На плече у одного сверкнул золотой эполет — знак командира штурмового отряда. Взметнулась дубинка и опустилась на голову Фьеро, как лошадиное копыто, как сук падающего дерева. Наверное, должно было быть больно, но от удивления Фьеро ничего не почувствовал. Наверное, это его кровь брызнула вокруг и оставила красное пятно на белой шерсти кота. Кот вздрогнул, два золотисто-зеленых — прямо под цвет праздника — глаза вспыхнули, он молнией сиганул в открытое окно и исчез в снежной пыли.
Обязанностью младшей послушницы было открывать дверь, если кто-то стучался в монастырь во время трапезы. Однако колокольчик звонил, когда ужин уже кончился, она убирала со столов остатки тыквенного супа и ржаных лепешек, а остальные монтии степенно поднимались в часовню. Послушница заколебалась. Еще какие-нибудь три минуты, и она бы молилась вместе с остальными; тогда можно было бы не отворять. А пока замочила бы посуду. Но в праздник хотелось делать добрые дела.
За дверью, в темном углу каменного крыльца, как мартышка, сжалась женская фигурка. Густой снегопад размывал очертания церкви Святой Глинды. Улицы были пусты. Из освещенных свечами окон доносились песнопения.
— Что такое? — спросила послушница и, вспомнив, добавила: — Счастливой Лурлиниады вам.
Увидев на необычных зеленых руках кровь, а в глазах загнанный взгляд, послушница поняла, что дело серьезное. Милосердие требовало пригласить бедняжку внутрь и помочь ей, но воображение подсказывало, что монахини уже собрались наверху и настоятельница бархатным голосом начинает читать нараспев молитвы. Для послушницы это была первая большая служба, и она не хотела пропустить ни минуты.
— Пойдем, дитя мое, следуй за мной, — сказала она.
Незнакомка, молодая девушка, всего на год-два старше послушницы, на негнущихся ногах, какие бывают у истощенных до крайности людей, направилась за своей провожатой.
Послушница остановилась возле умывальни — смыть кровь с рук незнакомки и убедиться, что эта кровь осталась от какой-нибудь обезглавленной к празднику курицы, а не от попытки вскрыть себе вены, но при виде воды та попятилась в таком ужасе, что послушница только вытерла ей руки сухим полотенцем.
Сверху уже лилась многоголосица песнопений. До чего обидно! Послушница выбрала самый простой путь: она затащила полуживую девушку в зимний зал, где дряхлые монтии доживали свой век в тумане амнезии. Здесь росли маргинии, чей сладкий аромат заглушал запахи старости и мочи. Старухи жили в собственном времени: вряд ли они понимали, что сейчас Лурлиниада, да и потом, невозможно же было, поднять их всех в часовню.