Стефан, наверное, повернул жертву лицом к свету — я не видел, только услышал, как он сказал: вот, посмотрите.
— В сорок пятом её называли Белой Смертью. И заочно приговорили к смертной казни. Я сам видел фотографии в архиве. Она — потрошит детей. Она — рубит на куски польского милиционера. Она сжигает польскую школу возле Легницы...
А потом я услышал её голос — глубокий, звенящий, невыразимо прекрасный. Я чуть не обернулся на его звук, но вовремя сдержался.
— Я убивала... Мы убивали... — сказала женщина. — Вместе с немцами. Потому что и они, и мы хотели остаться здесь, на родине... Это трудно понять?
— Скольких ты убила?
— Я не считала... Сотню... тысячу... Я убивала так долго, что уже и не запоминала. А ты помнишь, сколько люди убили наших? Вы, живущие считаные годы, отнимали у нас века... Когда произошло Пересечение Миров, вы стали нас убивать. Вы пришли в наши леса, рубили деревья, а заодно и нас... Просто чтобы мы не путались под ногами. И вы убивали нас во все времена... Вначале как просто чужаков, потом — жгли, как порождения дьявола... вы могли сражаться друг с другом, но нас старались убивать в любом случае. Когда сюда пришли люди из Чехии, сражающиеся против католиков, они не погасили костров. Они жгли нас... И мы поняли, что победить вас можно только в союзе с вами же... И мы научились заключать союзы... И мы...
Я смотрел на стену. Вернее, на обезглавленную статую возле стены. Ещё вчера мир был таким простым и прозрачным. Даже живые призраки были только досадным дефектом на кристалле повседневности.
Теперь передо мной распахнулась дверь... даже не в иной мир, нет, в преисподнюю распахнулась дверь. И знаете, я был, наверное, даже рад, что не мне придётся искать выход в этом кровавом лабиринте. Мне осталось всего сто тридцать пять дней.
Это их дело. Их проблема. Не моя. Возле моего дома нет таких Ворот. Мне повезло. И ладно.
— Послушайте, — сказал Хенрик. — Вы же знаете, кто она. Вы же понимаете, что Лесные не простят её смерти ни мне, ни вам, никому из ваших людей...
— Я знаю, — сказал старик.
— Отпустите её, — попросил Войцех. — Вам всё равно нечего терять, о Лесорубе знают они, Лесоруба и так ждёт смерть. Но если погибнет она, то больше не будет переговоров... Будут только смерти...
Грохнул выстрел.
Звякнула гильза об пол. Глухо ударилось тело.
— Будут только смерти, — сказал Стефан. — Нам придётся их уничтожить, если мы захотим прекратить смерти. Не так ли?
— Будь ты проклят... — простонал Хенрик. — Будь ты проклят...
— Я уже давно проклят, — сказал Стефан. — С того самого момента, когда пропали мои дочери и погибла моя жена. Сержант!
Ему пришлось повторить ещё дважды, прежде чем я понял, что это он ко мне обращается.
— Сходи в подвал, забери своего солдата.
— Да, хорошо.
— Постучи в двери, прежде чем входить. Скажи, что от меня. Иначе он...
Я встал.
И пан Анджей встал.
И вышел вслед за мной.
Мы спустились в подвал, я постучал в дверь, крикнул, что меня прислал Стефан, потом отодвинул засов.
Лёшка уже был развязан. И уже успел немного выпить — бутылка какого-то мутного пойла стояла между ним и часовым.
— О! — заорал Лёшка, увидев меня. — Явился... А мы тут с Мацеем за польско-советскую дружбу немного... Он классный мужик. Только дурак. Песню пел, про дивечку до лясечка... Так припев — у нас стырили... Где эта улица, где этот дом — это ж наша песня. Она ещё в фильме «Юность Максима»... её там поют. Я ему объясняю, а он не понимает... ни бельмеса не понимает человеческий язык... Скажи, почему он не понимает, когда я ему по-русски объясняю...
— Ладно, Лёшка, пойдём... — сказал я. — Нам пора...
— Ну, пора так пора, ты сержант — тебе виднее... — Лёшка встал с лавки. — Ты хороший человек, хоть и сволочь... Все вы, хохлы, — сволочи... Хорошие люди, но сволочи...
Пан Анджей медленно подошёл к решётке.
— Не нужно туда, — сказал охранник, поднимаясь из- за стола. — Опасно это... Они вчера Михала убили. Он подошёл, а они ему горло вырвали. Рукой... вот так, просто...
Охранник взял в левую руку фонарь со стола, в правую — автомат. Подошёл к клетке.
— Вы идите себе, пан, — охранник толкнул легонько плечом пана Анджея. — Я так понимаю, что наверху уже закончили?
— Да.
— Значит, и тут нужно... Чтобы каждый... — охранник поставил фонарь на пол, передёрнул затвор автомата.
— Вы что собираетесь делать? — спросил переводчик.
— А на что это похоже? Им ведь руки не связали, когда сюда втащили. Мы сразу не сообразили, а теперь — поздно. Думаете, они просто так выйдут? — охранник вздохнул. — Хочешь не хочешь, а придётся... Идите себе, зачем оно вам...