— Так это ж натуральные упыри! Все трое! — ахнул он. — Лютик, разве такое у вас допускается?
— Не шуми, — сказал поэт. — Не отвлекайся. Береги силы для главного дела. Вот возьми лучше платок да утри бедной девушке слёзы…
Наконец настал черёд и самого Лютика. Он хорошенько растолкал ведьмака и наказал ему:
— Аплодируй как следует! На тебя вся надежда! Я — primus inter pares!
Геральт всегда был верным другом. Он даже немножечко поколдовал, чтобы вызвать в зале овацию, вывернув пальцы знаком Вау.
Магии тут понадобилась самая чуточка, потому что Лютик был в ударе, а эльфийская лютня — это вам не однострунный колдыр горных гномов!
закончил он свою вольнодумную «Балладу об условно-досрочной свободе». И овация случилась.
Геральту даже показалось, что у поэта есть реальные шансы на победу в этом странном турнире трубадуров и он взаправду примус.
Но Помпей Смык самим своим появлением развеял всяческие иллюзии. Публика взорвалась восторженным рёвом, едва появился на помосте пришелец из неведомого Моветона.
Новый Орфей действительно был одноглазым. А ещё он совершенно не походил на романтического певца любви — бритая башка, бурая щетина на щеках, тяжёлый подбородок вышибалы… Кожаный камзол в обтяжку, высоченные сапоги с отворотами…
Все предыдущие трубадуры пели стоя, а для Одноглазого принесли табуретку, и не только её.
Помпей Смык тяжело опустился на сиденье. У ног его служители поставили большой барабан и тарелки. Барабанная колотушка приводилась в движение особой педалью, другая педаль предназначалась для тарелок.
На коленях Смыка лежали небольшие гусельки. К гуселькам крепилась сложная конструкция, а на ней, на уровне рта певца, были расположены труба, рожок, флейта Пана и пастушья дудочка.
Словом, все виды инструментов — струнные, духовые и ударные.
— Ну-ну, — сказал Лютик. — Поглядим, как он с этим оркестром управится…
— Песенка, — объявил Помпей Смык сиплым пропитым тенорком. — Песенка про дальнюю дорогу.
Прошёлся по струнам, ударил в барабан, звякнул тарелками и затянул:
Зал застыл в недоумении, а истинный поэт Лютик выкрикнул:
— Нескладушки-неладушки, моргенштерном по макушке!
Некоторые даже захихикали. Эсси Давен презрительно хмыкнула: тоже остряк нашёлся!
Певец не удостоил дерзкого взглядом, изобразил восходящую гамму на флейте и немножко подудел в трубу. Вышло очень противно.
Ещё вчера Геральт при полном отсутствии слуха понял, что этот человек ни петь, ни играть на чём-либо не умеет. А уж со слухом у него ещё хуже, чем у самого ведьмака.
Наконец Одноглазый Орфей добрался до пастушьей дудочки…
И произошло чудо.
Печальный напев коснулся каждого уха, заставил трепетать барабанные перепонки…
И сразу всем стало ясно, что оставаться в этом дурацком зале нет никакого смысла, что погода на улице чудесная, а родной дом, контора или мастерская — это та же тюрьма, и семья — тяжкие цепи, и в ногах играет молодая, весёлая и неуёмная сила, и надо, надо, надо идти вслед за этим удивительным посланцем иных, лучших миров туда, в неведомые и прекрасные дали, и…
— Да, да! — твердил Лютик. Глаза у него сделались стеклянными. — Как же я раньше не замечал этого? Нет, не бродягой я был, а унылым домоседом по сравнению с этим величайшим певцом всех времён и народов! В путь, Геральт! В путь, Эсси! Перед нами бесконечность!
Поэт много чего не замечал. Например, того, что тяжёлый медальон с волчьей головой на груди ведьмака поднялся и натянул цепь параллельно земле, а потом и вовсе устремился ввысь!
Это означало, что магия зашкаливает.
Даже Геральт приподнялся с лавки, чтобы вместе со всеми устремиться к выходу. И опомнился только на площади, кишащей народом.
Одноглазый Орфей бросил весь свой инструментарий и с одной только дудочкой возглавил шествие.
Изо всех домов вольного города Первограда выбегали люди — счетоводы, конторщики, ремесленники, женщины с выводками детей. Стражники бросали свои посты, выстраивались в колонны по трое и, печатая строевой шаг по булыжной мостовой, присоединялись к процессии.