Стол тяжело рухнул на пол, ломая под собой крестовину и все остальное, что оказалось внизу. Лежавший на столе Крах ан Крайт подлетел на три локтя. Кругом падал, сыпался тяжелый град из блюд и остатков еды, разлетелись, ударяясь о паркет, хрустальные фужеры. Сорванный со стены карниз загудел, как гром, сотрясая основы замка.
– Она высвобождает все! – крикнул Мышовур, целясь прутиком в принцессу. – Она высвобождает все! Теперь вся Сила ринется на нас!
Геральт ударом меча отразил летящую на друида большую двузубую вилку.
– Блокируй, Мышовур!
Изумрудные глаза метнули в них две зеленые молнии. Молнии свернулись в ослепительные, вращающиеся воронки, вихри, изнутри которых рванулась на них Сила, тараном разрывая черепа, гася глаза, поражая дыхание. Одновременно с Силой посыпались стекло, майолика, блюда, подсвечники, кости, надкусанные краюхи хлеба, доски, досочки и тлеющие поленья из камина. Дико крича, словно огромный глухарь, пролетел над их головами кастелян Гаксо. Огромная голова вареного карпа расплющилась на груди Геральта, на золотом поле, медведе и девице из Четыругла.
Сквозь сотрясающие стены заклятия Мышовура, сквозь крик и вой раненых, гул, грохот и звон, сквозь вой Паветты ведьмак неожиданно услышал самый страшный звук, какой только ему доводилось когда-либо услышать.
Кудкудак, стоя на карачках, сжимал руками и коленями волынку Драйга Бон-Дху. А сам, перекрикивая зверские звуки, вырывающиеся из меха, откинув голову назад, выл и рычал, визжал и скрежетал, мычал и орал, создавая невероятную мешанину из голосов всех известных, неизвестных, домашних, диких и мифических животных.
Паветта, изумленная, замолчала, глядя на барона широко раскрытыми глазами. Сила резко ослабла.
– Давай! – рявкнул Мышовур, размахивая прутиком. – Давай, ведьмак!
Геральт ударил. Зеленоватая сфера, окружающая принцессу, лопнула под ударом, словно мыльный пузырь, пустота мгновенно всосала неистовствующую в зале Силу. Паветта тяжело свалилась на паркет и расплакалась.
Сквозь краткую тишину, звенящую в ушах после недавнего светопреставления, сквозь разгром и опустошение, поломанные предметы мебели и полумертвые тела с трудом начали пробиваться голоса.
– Cuach op arse, ghoul y badraigh mal an cuach, – долдонил Крах ан Крайт, выплевывая кровь, сочившуюся из искусанной губы.
– Возьми себя в руки, Крах, – с трудом проговорил Мышовур, отряхивая одежду от гречневой каши. – Здесь женщины.
– Калантэ. Любимая. Моя. Калантэ! – повторял Эйст Турсеах в паузах между поцелуями. Королева раскрыла глаза, но не пыталась высвободиться из объятий. Только сказала:
– Эйст. Люди же смотрят.
– Ну и пусть.
– Не пожелает ли, черт возьми, кто-нибудь объяснить мне, что это было? – спросил маршал Виссегерд, выползая из-под сорванного со стены гобелена.
– Нет, – сказал ведьмак.
– Лекаря сюда! – тонко крикнул Виндхальм из Аттре, склонившись над Раинфарном.
– Воды сюда! – кричал один из стрептских братьев, Держигорка, пытаясь погасить собственным кафтаном тлеющий гобелен. – Воды, скорее!
– И пива! – прохрипел Кудкудак.
Несколько рыцарей, еще способных стоять на ногах, пытались поднять Паветту, однако та оттолкнула их, встала без их помощи и нетвердыми шагами направилась к камину, рядом с которым, прислонившись к стене, сидел Йож, неловко пытаясь освободиться от измазанных кровью пластин панциря.
– Ох уж эта теперешняя молодежь! – фыркнул Мышовур, глядя на них. – Раненько начинают! Одно только у них на уме.
– А именно?
– Разве ты не знаешь, ведьмак, что девица, то бишь нетронутая, не могла бы воспользоваться Силой?
– Пропади она пропадом, ее невинность, – буркнул Геральт. – И вообще откуда у нее такие способности? Насколько мне известно, ни Калантэ, ни Рёгнер…
– Унаследовала через поколение, это уж точно, – проговорил друид. – Ее бабка Адалия движением бровей поднимала разводной мост. Эй, Геральт, глянь-ка! А эта никак не успокоится!
Калантэ, висевшая на плече Эйста Турсеаха, указала на раненого Йожа стражникам. Геральт и Мышовур быстро, но, как оказалось, напрасно, подошли. Стражники отскочили от полулежащего тела, попятились, шепча и бормоча что-то невнятное.
Чудовищная морда Йожа расплылась, затуманилась, начала терять очертания. Шипы и щетина, покачиваясь, превратились в черные, блестящие, вьющиеся волосы и курчавую бородку, обрамляющие бледное, угловатое мужское лицо, украшенное крупным носом.