— У меня найденыш, двухлетка. Пусть кто-нибудь из свободных меня отыщет.
И тотчас отключился, даже не выслушав ответ. Синтии почему-то показалось, что звонил Геральт не Весемиру, а кому-то другому.
Ночлег нашелся в доме, который выглядел поновее собратьев. Калитка оказалась запертой лишь на засов, а с этим справиться было нетрудно: пока Синтия держала малыша, Геральт перемахнул через забор и без труда открыл ее изнутри. На захламленном дворе даже не хотелось задерживаться. Геральт сразу вскрыл дверной замок и обошел дом, комнату за комнатой, помещение за помещением.
Расположились в комнате с камином. Камин Геральт сразу же разжег, натаскав со двора каких-то прелых досок. Горели доски неохотно и дымно и вдобавок источали неприятный посторонний запах — наверное, были чем-то пропитаны. Но выбирать не приходилось. Синтия занялась готовкой. И лишь когда котелок наполнился всем необходимым и был водружен на специальное возвышение с лункой в камине, у самого огня, а пацан от пережитых треволнений уснул рядом, на подстеленном тулупе, полуорка посмела повернуться к Геральту и задать мучивший ее вопрос:
— Зачем?
Геральт мрачно взглянул на нее. Именно мрачно — редкий случай, когда лицо ведьмака отражало хоть какие-то эмоции.
— Что — зачем?
— Зачем ты отобрал малыша у родителей? Зачем не взял денег, если не можешь поступиться своим дурацким кодексом ради чьих-то жизней?
— У таких родителей малыш скорее помрет, чем от испытания фармацевтикой, — сказал Геральт тихо. — Считай, он уже мертв. Я вернул его к жизни, но жизнь его теперь принадлежит мне.
— Мать есть мать, — еще тише возразила Синтия. — Какой бы она ни была — ребенку с ней будет лучше всего.
— Меня не мать волнует, — пояснил Геральт. — И даже не этот ребенок.
— А что же тогда?
— Город. Только город — и больше ничего.
— А что сделается городу, если ты вытащишь из-под пресса двухлетнего мальчишку и отдашь его матери?
— У города станет ведьмаком меньше.
— Так уж и станет! Ему еще нужно выжить после вашего изуверского испытания! Я ведь знаю, выживает один из десяти!
— Значит, у города станет десятой частью ведьмака меньше. Если мы не станем подбирать себе замену — кто защитит город? Кто завтра вытащит снова попавшую под пресс мать с его братьями и сестрами?
— Неужели не найдется кому?
— Если об этом не заботиться уже сегодня — не найдется. Ведьмаков и так становится все меньше и меньше.
— Потому что чудовищ становится все меньше и меньше.
Геральт печально улыбнулся:
— Это только кажется. Чудовищ не стало меньше. Их стало труднее распознавать. И труднее убивать. Вот и все.
— А если бы у того человека нашлось двадцать тысяч? Ты бы содрал целую кучу денег за разбитое стеклышко и нажатие на кнопку?
— Я беру деньги не за то, что жму на кнопку. Я беру деньги за то, что всегда знаю, на какую кнопку жать.
Синтия неожиданно переметнулась на соседнюю ветвь все той же темы:
— А скажи, Геральт, тебя тоже когда-то вот так же отняли у попавшей в беду матери? В качестве платы за спасение братьев и сестер?
— Нет.
— А как же ты стал ведьмаком?
— Это важно?
— Да.
— А по-моему — нет. Совершенно не важно.
— Важно! — упорствовала Синтия. Что-то такое прозвучало в ее голосе. Что-то такое, что заставило Геральта не отмахнуться, не промолчать, как обычно, а, глядя в сторону, глухо и раздраженно, но все же ответить:
— Не было у меня родителей. По крайней мере я их не помню. Меня Зигурд на улице подобрал. Бродягой я был. Оборванцем.
— В два года? — с невольной иронией уточнила Синтия.
— Мне было около четырех.
— Но… четыре года — это ведь поздновато для ведьмачьего испытания!
— Я знаю. Однако я выжил. Тогда у нас совсем плохо было с найденышами. Брали даже заведомых смертников — меня, например, взяли.
Синтия протестующе покачала головой:
— Все равно… это ужасно. Вы губите девять подобранных детей, чтобы десятый стал ведьмаком!
— И спас сотни, а то и тысячи живых, — жестко закончил фразу Геральт. — Не забывай об этом. И не напоминай лишний раз, что я должен хранить Большой Киев и покой киевлян не только за себя, но и за тех девятерых, которые не выжили. Я об этом помню. Получше некоторых. И я не лью слезы по тем, кого уже не спасти, — я просто помню, что они умерли для того, чтобы я выжил. И чтобы город выжил.
— Но ведь этого малыша еще можно спасти! — воскликнула Синтия.