Гарик, захлебываясь от рези в боку добежал до перепуганного и расстроенного друга. – Ты чего, Семецкий – рехнулся? Моника смотрела на Гарика с непритворным участием, она выглядела настолько обаятельной, искренней в своем мимическом желании помочь, что менеджер на секунду утратил связь с реальностью. Происходящее показалось еще более нелепым. Я сплю, подумал Семецкий или выпил на жаре бадяжного пива вот меня и плющит на меркантильную мечту: продавать, то чего нет и получать за это деньги, а всякие ужасы это следствие подавляемой сексуальности... – Эй! Семецкий? Смиттен грубо вырвал Гарика из успокоительного кризиса. Вид у приятели из испуганного, сделался совсем недовольным, наверно уже подсчитывал, сколько получит денег. – Что на тебя нашло? – Это на тебя нашло! Что она тебе предлагала? – Гарик неприлично ткнул в хлопающую ресницами Монику пальцем. – Так-так, – Смиттен сощурил оба глаза. Кажется, он начал понимать. Мошенничеством на улицах в наше время удивить довольно трудно, попсовые трюки с потерянным кошельком известны даже таджикам. Вокзальные продавцы счастья, наполненные пакетами конфискованного таможенниками китайско-бытового дерьма, расстреливаются матом с расстояния ста метров. Что бы обмануть лоха мало банального хамского нахрапа и обещания за одну копейку осчастливить на всю оставшуюся жизнь. Нужно вдохновения и знание психологии жертвы, плюс необходимо шагать в ногу со временем, что бы грамотно использовать достижения тайваньско-китайской мысли. – Она к тебе тоже подходила? – сделал неправильный вывод Коля, приняв девушку за обычную мошенницу, правда чертовски красивую мошенницу. – Вы позволите, – Моника вмешалась в разговор, в ее голосе впервые послышалась неприкрытая издевка. – Я, кажется должна идти. Довольно жаль, что мы не смогли закончить с вами, – кивок Смиттену. – Но, кажется, я и так хорошо поработала. – Верни матери душу ты, сволочь! – Гарик схватил Монику за белую блузку. Грязные от треволнений дня пальцы оставили для судмедэкспертизы прекрасную картину, пуговицы с пистолетным звуком отлетели, почти полностью обнажив высокую грудь. Коля во все глаза уставился на волнующий вид – Сволочь? Это, кажется любопытно, – Моника дернула плечами, и рука Семецкого сама соскочила. – Вы продали своих самых близких людей, и кажется, называете меня сволочью? Я всего лишь покупатель. А кто вы? – Я не знал, что это серьезно! – Гарик махнул рукой в сторону Смиттена, собирающегося вмешаться в разговор. – Не знали, да не уж то? Почему вы не отказались взять деньги? Вы взрослый человек, который десять раз на дню впаривает покупателям дерьмо, выдавая его за конфетку. Кажется, вы погнались за коротким евро и сами загнали себя в ловушку. Ладно, я готова вернуть вам душу матери это нетрудно, но взамен вы должны вернуть мне деньги. Давайте, – Моника требовательно протянула руку. Холеная, когтистая кисть с упорством змеи, гипнотизирующей кролика, застыла в ожидании. Гарик вспомнил, как лихорадочно падали на пол смятые купюры, шаря по всем карманам он знал, что ничего не найдет и Моника знала. – У вас нет денег, – вынесла вердикт Моника. – В таком случае до свидания. Девушка сделала шаг назад и без всяких спецэффектов пропала. Коля посмотрел на Гарика, Гарик посмотрел на Колю, оба качнули головой. – Рассказывай, – устало предложил Смиттен. Гарик захлебываясь ввел приятеля в курс дела, не забыв упомянуть про список из фамилий родственников и знакомых. – Гарик ты что серьезно? – как-то слабо произнес Смиттен. – Я тебе все объясню, позже, сейчас надо ее остановить. – Погоди, я был в списке? – Не помню, да..., кажется. Сейчас гляну. Ага, вот же он. – Семецкий расправил смятый листок и протянул Коле. В воздухе повисло напряжение, не между двумя друзьями, а глобально, над всем городом. Завис огромный ковш с неопределенностью и давит сверху, и не понятно, что в нем, камни, вода или просто дерьмо. От этого ощущения подступил не проглатываемый комок в горле, и почти одновременно все люди вздрогнули. – Друг, ты и меня продал, за 470
EUR
., – Смиттен ткнул пальцем в середину листа. – Блин, да я же не думал, что это за правду! – Чего-то мне хреново, – не отреагировал, на вялые попытки оправдаться приятеля Коля. – Из горла что-то лезет, сейчас вырву. Смиттен сделал глубокий вдох и все. Нет, он не разучился дышать, легкие исправно наполняли тело кислородом, сердце все также гнало литры крови сквозь вены, только глаза стали пустыми, в них не осталось даже безразличия. Душа, вырванная из тела злой волей, упиралась в немом крике, пытаясь всеми силами зацепиться за свою колыбель. Но ее неудержимо влекло вверх к миллионам других потерянных, сметенных душ, над которыми густым туманом нависал враждебный разум. Гарик почувствовал изменения похолодевшим загривком. Неспешным движением он достал лист из онемевших пальцев приятеля и даже не удивился: фамилия Коли была стерта. Прямо на глазах почти все люди, перечисленные в документе, теряли свои души. Буквы истончались на глазах. Гарик застыл, подняв узкие плечи почти до ушей, он не хотел оборачиваться, уже интуитивно чувствуя, что увидит. Но реальность нагнала его и спереди. Повсюду стали останавливаться люди. Не плавно, как севшие батарейки, а резко, одним дерганным невозможным для живого человека движением. Больше всего это походило на тетрис во время паузы, изломанные люди застыли многообразием фигурок и из каждого нового памятника бывшему только, что живому человеку, корчась, в агонии, улетало нечто невосполнимое, частица бога – душа. Последующие десять минуть казались финалом сумасшедшего голливудского блокбастера. Машины потерявшее управление бились с особым мертвым звуком. Без визга тормозов, без истошного скрипа паленой резины. Семецкий увидел, как набравший скорость грузовик, врезался в медленно катящийся трамвай, который от удара сбросило с рельс. Люди перетасовывались и мялись в трамвае, как карты, лопались красным соком, менялись группой крови. Бабах! Грузовик, специально оттянув несколько секунд, красиво взорвался, рассыпаясь смертельными осколками, точно гигантская осколочная граната, и он был не одинок, в своем желании разрушать. Город наполнился взрывами, безумными звуками, которые в обычной жизни не возможно опознать. Гарик закрыл бешенные глаза, и только вздрагивал, когда близко раздавался очередной звук. Он не открыл их даже, когда мимо него чуть не задев, пыхнув горящим жаром, пролетел искореженный форд, унеся за собой не шелохнувшегося Смиттена, лишь кинулся на землю, обхватив себя руками. Постепенно новые звуки перестали проявляться. Монотонные визги сигнализаций звучали из каждого угла, что-то тупо гигантским молотом било со стороны завода им. Орджоникидзе, горели дома, изредка доносились взрывы, но новые звуки не рождались. Тишина, обрушившаяся на Гарика, не была мертвой, но она точно была неживой. Вставать не хотелось, асфальт такой удобный и нежный принял Семецкого лучше, чем итальянская пуховая перина. Уже не было ужаса, испуга, стыда, просто хотелось лежать эмбрионом, плескаясь в ласковых околоплодных водах. Не хотелось знать, что город вымер, не хотелось смотреть на застывшие кучки оставшихся существующих, не живых, тел. Кто-то деликатно потрогал носком туфли скрючившегося Семецкого. Гарик постарался отмычаться, но обладатель обуви был очень настойчив. – Поднимайся менеджер, я знаю, что ты полностью вменяем, – констатировала Моника. – В эпоху Голливуда и компьютера твое воображение проглотит все, а мозг не подавится. – Ты дьявол? – спросил Гарик, поднявшись с большим трудом. Слюна, вперемешку с кровью из разбитого носа и губы, все же ему досталось, линией соединила его лицо и асфальт. – Нет, Гарик, ты уже задавал этот вопрос. – Тогда, кто ты? – А разве это важно? – Моника улыбалась. – Ты обратил внимание, что я перестала употреблять слово “кажется”. Просто теперь все определенно. Ты нам очень помог все, что сейчас случилось в мире твоя заслуга. – В мире? Это случилось, во всем мире? – Определенно, благодаря тебе. Моника встала на цыпочки и, не брезгуя, жарко поцеловала Гарика в губы. – Причем тут я? – выдавил из себя Гарик. – С тебя все началось. На основе одной формулы, выявляется среднестатистический житель Земли, который по условиям Контракта становится ЛПР. – Лицом, принимающим решения... – Есть такое лицо, – серьезно кивнула Моника. – Это ты. – Почему я, что за контракт? – Поверь уж на слово. Ты среднестатистический житель, самый средний на всей планете. Не хуже и не лучше других. Можешь гордиться – ты соль Земли. – Я не понимаю. Это шизофрения! – Не страшно. Ты мог принять решение за всех и не брать деньги, тогда я бы не имела права начать свой маленький бизнес по всей Земле, но случилось, так как я ожидала. Ты продал души, полагая это игрой или моим слабоумием, купившись на внешность, которая далека от реальности, что послужило толчком для закономерного итога. – Хорошо, – Гарик проглотил слюну, в глаза Моники он старался не смотреть. – Неужели на Земле не было людей, которые вам отказали? – Конечно, были. Священники, фанатики, верующие просто хорошие или не доверчивые люди, но прелесть в том, что в окружении любого человека найдется один “менеджер”, готовый его продать. Так что еще раз поздравляю, ты волей судьбы последний одушевленный на этой планете. – Я хочу знать кто вы? – Гарик набрался смелости и посмотрел на Монику. Кулаки Семецкого сами сжались, тело, получившее несоизмеримую порцию адреналина, было готово броситься в бой. – Я это ВЫ дурачок. Я всего лишь менеджер среднего звена. Прощай. Моника исчезла, просто вырезалась из пространства без лишнего позерства. Гарик остался один. Один! Он не стал выть, кататься по земле, проклинать себя. Он не сошел с ума, не начал истерично хохотать, не стал издеваться в порыве неконтролируемого помешательства над миллионами беспомощно стоящих фигур, каждой, из которой предстояло умереть от голода. Он задрал голову к небу и спросил. – Бог, где ты? – Я иду к тебе, я хочу тебя, я вливаюсь в тебя! Сейчас ты меня получишь! Не предохраняйся, сними контрацептив. Не жди ни секунды, срочно читай меня, это я – твоя эсэмэска! Телефон орал дурным голосом, какого-то полоумного дегенерата, а Гарик подпрыгивал на месте при каждом вопле исторгаемым трубой и не мог никак понять, откуда идут мерзкие звуки. Именно в этот момент он был максимально близок к тому, что бы шагнуть за грань разума, провалиться в безумие, более страшное, чем смерть. Ибо смерть только начало. Гарик затравленно замычал. Непослушные пальцы вырвали из плена брюк телефон, и крепко с ненавистью сжав, так что дорогая финская модель в стальном корпусе жалобно заскрипела, швырнули слайдер на асфальт. Телефон вопреки здравому смыслу, повел себя как мячик – отпрыгнул и завис напротив зрачков Гарика. Не удивляясь уже ничему, менеджер, закрыл глаза, постоял так с минуту, потом открыл и протянул руку к застывшему в воздухе телефону. Сообщение пришло от абонента со странным именем СФрхъФн. Палец долго не нажимал на кнопку “ok”, словно Гарик готовился поднять тяжелый груз, ноздри его раздулись, в глазах появилась отрешенность. Наконец он решился, белый текст на синем фоне долго не складывался в понятные буквы, а когда все же смысл послания дошел до его измученного разума, телефон затрясся в ватной руке...
*
Я рухнул на живот в маленькой комнате, старясь, что бы шум от моего падения не разбудил огненную русалку. Раскинутые руки едва уместились на полу, левая нога упиралась в светло бежевую стенку советских времен, таким образом, я пытался расслабить тело и снять нагрузку с почек. Квазимодо, почувствовав, что в комнату кто-то вошел, трусливо ругнулся из-под огромной клетки, накрытой одеялом. Гадская птица проснулась и теперь не успокоится, пока ее не расседлают и не зададут овса. Робкий мат, всего лишь разведка, перед бешенным натиском, могущим поставить в неловкое положение любого прораба. Меня же волновал натиск иного рода. Тело ныло, словно я всю ночь таскал мешки с мукой, а не занимался любовью. Легкая боль стучалась в висок, но она была ничем по сравнению с огнем, горящим в почках, вдобавок противный привкус крови в горле не становился меньше, организм замедлил процесс уничтожения, но пусть медленно все же умирал. Попугай тем временем усиливал напор, бессмысленные “кря” начали чередоваться с английским “f…you” и испанским “mierda del perro”, упертая птица была настоящим полиглотом и могла ругаться на сотне, если не больше языков, коварно отдавая предпочтение русскому мату, – птичка хотела есть. И все это под аккомпанемент неутихающей боли в почках. Я швырнул, ставшим универсальным оружием против домашних животных, тапкам в клетку, Квазимодо заткнулся, должно быть испугался, жаль не надолго. Медленно, что бы боль не стала совсем уж не выносимой рука потянулась к нижней полке стенки, там в глубине лежали заправленные шприцы с эликсирами, которыми я дал себе зарок пользоваться. Адское зелье, имеет сильную наркотическую основу и мгновенный эффект привыкания, сопровождающийся, если не принять повторно эликсир чудовищными болями в области сердца и печени. Принимать отраву, можно не чаще чем раз в пол года иначе мгновенный летальный исход. Компоненты, которые входят в состав эликсира, выходят из организма сто – сто пятьдесят дней, в зависимости от индивидуальных особенностей. Поэтому пользоваться ими целесообразно только в самых тяжелых случаях, когда стоит вопрос о жизни. Кроме того, наркотическая ломка, длящаяся весь период вывода из организма шлаков мутогена, сильно изнашивают психику, в это время легко подсесть на обычный героин, который чуть притупляет эликсирное голодание, но действую также разрушающе на ментальное тело ведьмака, как на тело человека. Словом – героин не выход. БФркъа куыдз! Как не хочется принимать эликсир! Единственное ведьмачье пойло, которое не влияет фатально на здоровье тикисцФст, позволяющее видеть в темноте, однако сейчас вертикальные зрачки мне не к чему, разве только удивить Лису. Знак, отражающий магическое воздействие, к сожалению, помочь не может, он носит превентивный характер, а когда атака уже началась бесполезен. Шприц привычно скользнул в руку, игла, будто, сама нашла вену. Легкое жжение разлилось по левой руке и прошло очищающей волной по всему телу, мышцы напряглись стальными канатами и вся накопленная в организме гадость, исчезла, оставив после себя только пустоту, которая стремительно наполнялась энергией. – Курр-ва! Курр-ва-ва-ва! Курррр-ва! Начал орать очнувшийся пернатый. – Ты что на полу делаешь? – Отжимаюсь, – ответил я проснувшейся Лисе. И тихонько закатив шприц под кресло, поднялся. Рыжая стояла совершенно обнаженной. Роскошные волосы спадали на ее тяжелые налитые груди, полностью закрывая их, кончики доставали до изящно выбритого в виде буквы “Т” лобка, глаза на которые, каюсь, обратил внимание в последнюю очередь, таили в себе пляшущие угли. Она закусила нижнюю губу и хитро смотрела на меня, наматывая на палец апельсиновый локон. Какое все-таки выносливое существо человек! Только, что, сейчас! Я умирал, проклинал внезапную боль, не прошло и минуты. Наступило новое сейчас и я готов любить, несмотря на атаку и утомленность от предыдущей безумной ночи, шкала самооценки выросла еще на один пункт, или может я влюблен? – Ну раз отжимаешься, значит не устал. Она повернулась спиной, демонстрируя две мечты Тинто Брасса, “врешь макаронник – это мои булки” и подняла руками взрыв волос, огненные струи на секунду застыли в воздухе, полыхнули горящими стрелами и рассыпались по спине сплошной стеной рыжего янтаря. Я подхватил ее на руки, закрутил, стукнув пару раз, об ни в чем не виноватую мебель, что прошло не заметно для нас обоих, потому что губы уже боролись за любовь. Совсем не бережно, истово, мы падаем на сдавшуюся, скрипящую кровать, не видя и не слыша ничего вокруг, отдаваясь, друг другу с пылом новообращенных, точно открыли для себя, что-то неизведанное и боимся потерять. Все кончилось быстро и страшно. Быстро не потому что я не смог контролировать свое тело – мне было на тело наплевать: душа наслаждалось и не потому, что мы так сильно хотели испить друг друга, что почти сразу попали на вершину блаженства, все кончилось быстро потому что Лиса в одно мгновение превратилась в ледяную куклу, статичную, неживую. От неожиданности я конвульсивно дернулся и излил свое естество в уже безразличную оболочку. Лиса была жива, но ее душа, покинула, ставшее мгновенно осиротевшим тело. Звуки внезапно вернулись, обрушились на меня визгом бесновавшегося в клетке Квазимодо и шипением, застрявшей на пороге комнаты Сакли. Животные чувствовали беду и предупреждали меня, как могли. С улицы стали раздаваться противные звуки не справляющихся тормозов и сонма взрывов, словно несколько автомобилей, выехали с полотна голливудского режиссера лихого боевика, что бы взорваться на улицах Москвы. Я бережно накрыл, бездушную Лису одеялом и подошел к окну. Пох хозяйничал в городе.